Переход - Миллер Эндрю Д.

– Просто проверяю.

– Я не жалею.

– Если немножко жалеешь – это ничего.

– Я знаю.

– Ты будешь чудесной мамочкой.

– Надеюсь.

– Росток будет тебя обожать.

Ростком он зовет ребенка. Рэтбоуны так называли еще не рожденных детей. Росток.

– Если страшно, скажи, – говорит Тим.

– Ладно.

– Тебе страшно?

– Нет.

– Ни капельки?

– Нет.

– Это хорошо.

На полу тарелка, красная подлива на белом фарфоре. Мод смотрит на Тима, Тим смотрит на Мод.

– Алло, – говорит он.

Она кивает, и он думает о том, до чего все близки к некоему безумию. Мод, его родители, не исключено, что он сам. Куда выведет эта мысль – так сразу и не сообразишь.

17

В апреле они выбирают дом. Она домом интересуется мало, и выбор в основном за Тимом – ну, за Тимом и его матерью. Три спальни, полкоттеджа на границе Дорсета и Уилтшира, на машине от дома Рэтбоунов – всего ничего. Сад, балочные потолки, большая дровяная печь, плита «Рейбёрн», деревянная калитка с розами пообок, чистая продажа. Средства из денежного потока покупают им дом сразу. Тим и Мод станут возвращать по столько-то в месяц.

В начале мая Тим нанимает фургон. Друзья на полдня откладывают все дела. Отяжелевшая Мод пакует одежду в чемоданы, заворачивает тарелки и бокалы в газеты. Один бокал роняет, и бывший Тимов сосед Эрнесто кричит:

– No le toques[20], Мод!

Он сметает осколки. Обнимает ее. Возлагает руки ей на живот, и лицо у него – как у священника во время таинства.

Назавтра часам к десяти утра последние остатки – коробка чайных пакетиков, цветок в горшке, пробковая доска, к которой до сих пор прикноплены счета за «Киносуру», – впихнуты в кузов фургона, и они выезжают, на юг, затем сворачивают на запад. Шоссе сменяются проселками с кружевными изгородями и некошеными обочинами. В коттедже их поджидают Тимовы родители. А также двойняшки и некто Слэд, немолодой здоровяк, не вполне слуга, но близко – домочадец, личный гвардеец.

В коттедже распахнуты все окна. Дверь оплетена жимолостью. Дорожка засыпана серо-голубым камнем, в котором Тимов отец, со скрипом опустившись на колени, распознает голубой лейас, морское дно юрского периода, богатое окаменелостями, особенно аммонитами.

Внутри, в прохладе низких комнат уже стоит кое-какая мебель из запасников Рэтбоунов. Кухонный буфет, столовые стулья темного лакированного дерева, кожаное кресло – кожа испятнана и истыкана, словно кресло сшили из старых боксерских мешков. Есть даже кровать – Слэд как-то ухитрился заволочь ее вверх по лестнице; изголовье из грецкого ореха отполировано до блеска. После обеда прибывают другие вещи; холодильник, стиральную машину и сушилку доставляют на фургонах местных компаний, с которыми Рэтбоуны ведут дела уже тридцать лет.

Слэд разжигает плиту. Поначалу воняет керосином, затем пары́ рассеиваются. К закату дом обитаем, и все собираются в кухне на ужин. Тимова мать привезла запеканку в кастрюле «Ле крёзе». Отец Тима из машины приносит пол-ящика бургундского. Слэд уходит домой. Отвешивает всем эдакий легкий поклон. Все твердят, что Мод, должно быть, ужасно устала. Она отвечает, что нет, но после ужина засыпает в кожаном кресле и просыпается, лишь когда все собираются уезжать. Вместе с Тимом выходит на крыльцо помахать.

– Они пили-пили и всё выпили, – поясняет Тим. – Но утром опять приедут.

Затихает одинокая нота автомобильного мотора, а Тим с Мод все стоят в дверях, рука в руке. Небо над силуэтами крон заполонено южными звездами. Сова окликает сову; сова сове отвечает. Миг льнет к совершенству.

– Давай не будем запирать, – говорит Тим. – Мы же за городом все-таки, – но потом, когда Мод уже легла, отыскивает ключи и запирает дверь, задвигает засовы. У него же тут, в конце концов, гитары.

Она уходит в отпуск. В «Феннимане» ей вручают открытку «Удачи!», подписанную всеми, в том числе и Хендерсоном – от него только имя, Карл Хендерсон. Мод вернется на работу в октябре. С ребенком будет сидеть Тим – сам он на это соглашается с радостью, но его отец ворчит, заявляет, что ему такого не понять. («Это теперь принято? Рожать ребенка, а потом бросать?»)

Находят акушерку. В городке их всего две, и к Мод приставляют Джули – цветущую, коренастую, по-матерински заботливую, хотя она старше Мод всего на пару лет.

– Планируете большую семью? – спрашивает она, а услышав «нет», смеется, будто навидалась уже такого – женщин, которые и детей-то не хотели, а в итоге наводняли ими дом.

Она осматривает Мод.

– Вы очень сильная, – говорит она. – Выскочит, как косточка из лимона.

Она включает в динамиках пульс ребенка, а Мод смотрит на мобиль – медленное вращение птиц, которых она поначалу принимает за лебедей, но затем, полминуты понаблюдав, догадывается, что они задуманы аистами.

Джули показывает Мод палату. Сидя на койке, мамочка кормит грудью ребенка – мамочке на вид лет четырнадцать, да и то с натяжкой. Другая лежит на спине, как подстреленная. Третья медленно расхаживает туда-сюда с мужчиной, которого душит татуированная змея.

Вернувшись в кабинет, Джули спрашивает, какие у Мод планы на роды, но у Мод планов нет. Она планирует, когда придет час, делать что должно. Вроде можно это и не записывать. Что касается обезболивания, они договариваются, что, если понадобится, Мод попросит. Она не рассказывает Джули о своей работе в этой области, о кройдонском проекте, о пробных упаковках феннидина в бардачке «корсы». Пока клинические исследования крайне многообещающи, хотя есть сведения и о побочных эффектах, порой тревожные. У одной пациентки развилась крайней степени тошнота, пришлось ее ненадолго госпитализировать. Другая – есть подозрения, что она скрыла историю употребления рекреационных наркотиков, – утверждала, будто у нее галлюцинации, визуальные и слуховые. Ее, Пациентку Р, от дальнейшего участия в исследованиях отстранили.

В коттедже, согласно рекомендациям, Мод пакует сумку на экстренный случай – схватить в спешке, когда настанет момент. Вкладыши для бюстгальтера, подгузники. Ночная рубашка, белье, несессер с умывальными принадлежностями, фонарик.

– А фонарик-то зачем? – спрашивает Тим.

– На всякий случай, – отвечает Мод.

– Если электричество вырубят?

– Положи обратно, – говорит Мод.

Он кладет фонарик обратно и молча проглатывает остроту насчет того, что не помешает и фальшфейер.

Примерно тогда же утренней почтой (которую доставляет приятная почтальонша – можно подумать, она знакома с Тимом и Мод уже сто лет) Мод получает письмо без подписи или даже вовсе не письмо, просто листок с цитатой из какой-то Маргерит Дюрас. Цитата аккуратно переписана черными чернилами; вот такая:

Быть матерью – не то же, что быть отцом. Материнство означает, что женщина отдает свое тело ребенку, детям; они живут в ней, как на холме, как в саду. Они пожирают ее, бьют ее, спят на ней; и она дает им себя пожирать, и порой она спит, потому что они на теле ее. Ничего подобного с отцами не происходит[21].

Мод представления не имеет, кто это прислал, не понимает, мужской это почерк или женский. Штемпель на конверте неразборчив. Непонятно также, должны эти слова ободрить ее, предостеречь или просто поставить в известность. Она складывает листок и сует в книжку (подаренную матерью Тима – «Чего ждать, когда ждешь ребенка»[22]). Вскоре вынимает листок из книжки и осторожно сует между дубовыми половицами в спальне. Отправляет депешу во тьму.

Она по мелочи возится в саду, сажает фасоль и латук, а Тим играет медленные гаммы на гитарах (на копии «Лакота», на «Андре Домингесе», на «Тейлоре» – гриф черного дерева, шпон из кокоболо на головке грифа). Соседи, бездетная пара, – живут они, судя по всему, крайне упорядоченно, каждое воскресенье облачаются в черную лайкру и гоняют на дорогих мотоциклах, – уже сказали, что против гитары ничего не имеют, но надеются, что электрогитары у Тима нет, что он не рок-музыкант. Зовут их Сара и Майкл. Уже кристально ясно, что между Сарой с Майклом и Тимом с Мод дружбы не предвидится.