Убийство на дуэли - Антон Бакунин

— Ну что ж, так ли, иначе ли, князь стал лицом туда, куда нужно. Хотя мы не знаем, как важно было убийце убить его именно в тот день. Стань князь лицом в другую сторону, может, убийца отложил бы покушение. Ждал бы другого случая. А может быть, все равно стрелял — влепил бы пулю в затылок, распутать это дело было бы не легче. Тем более, что вся его маскировка под дуэль сорвалась благодаря тому, что Толзеев все-таки не промахнулся.

— Между прочим, Карпищев, секундант Толзеева, рассказал доктору, что накануне дуэли Толзеев, до того ни разу не стрелявший из револьвера, ездил в заведение некоего Протасова и взял урок стрельбы.

— А что это за заведение? — оживился дядюшка.

— Что-то вроде тира. Обучение стрельбе всех желающих, особенно добровольцев. Их Протасов тренирует бесплатно. — Бакунин на минуту умолк, но потом продолжил: — Я исследовал обе пули, извлеченные из тела князя Голицына. Под микроскопом. Та пуля, которая попала в ключицу, по всей вероятности пуля Толзеева, ничего особенного из себя не представляет. А вот вторая… Та, которой князь и был убит, та самая, которая попала прямо в лоб, с виду револьверная, но имеет золотой сердечник — для утяжеления. И несомненно стреляна из винтовки. Сила выстрела этой винтовки — это очевидно — больше силы выстрела обычной винтовки, что видно по глубине нарезов на пуле.

— Вот это да… — протянул Акакий Акинфович.

— Думаю, террористы здесь ни при чем, — уверенно сказал дядюшка. — Двух мнений быть не может — стреляли агенты германской разведки. Пуля с золотым наконечником! Дальнобойная винтовка! Оттого-то и выстрела никто не слышал. Все ясно! Стрелок находился, может, за километр от места дуэли.

— Как же он с такого расстояния ухитрился сделать такой выстрел? — повторил я свой вчерашний вопрос.

— Я сомневаюсь, что в интересах германской разведки убивать князя Голицына, известного своей прогерманской ориентацией, — возразил Бакунин.

— Какая уж там ориентация — русские войска уже в Пруссии! Началась война — трижды переориентируешься, — ответил дядюшка. — Это же замечательный ход. Ведь князь Голицын — последний человек в России, который мог бы удержать в руках страну. Столыпина убили террористы. Голицына — немцы. Россию ждет погибель.

— К сожалению, ты, дядюшка, прав относительно того, что теперь, после убийства князя Голицына, нет человека, который удержал бы в руках страну, — задумчиво сказал Бакунин.

— Прекрасный ход! — горячо продолжал дядюшка. — И не нужны миллионные армии!

— И тем не менее смерть одного человека не решает судьбу войны.

— Это как же? А убей какой-нибудь немецкий студент Наполеона — это не решило бы войну двенадцатого года? Да она бы просто не началась! А убей бы кто-нибудь Александра Македонского[28] — не было бы индийского похода!

Бакунин явно не хотел продолжать дискуссию. Он повернулся к Акакию Акинфовичу.

— Надо бы заехать к этому господину Протасову. Посмотреть его заведение…

Эти слова осенили дядюшку:

— Так этот Протасов и есть германский шпион! Под видом подготовки добровольцев!

— Нет, — передумал Бакунин, — ты, Акакий, езжай к Иконникову, а потом все-таки к Кучумову. Не нужно оставлять недоделанного дела. А после обеда поразузнай, что сможешь, о самом Голицыне и о Кондаурове. Особенно все, что касается вывиха ноги. А к Толзееву, Голицыным, Кондаурову и Протасову мы с князем сами заедем.

Глава шестнадцатая

К ВОПРОСУ О МЕТОДЕ

Завтрак закончился. Карл Иванович не проронил ни слова[29]. Бакунин послал Василия предупредить кучера. Дядюшка и Карл Иванович разошлись по своим комнатам, а мы вместе с Акакием Акинфовичем направились в кабинет Бакунина. Бакунин уселся, а потом улегся в своем кресле, Акакий Акинфович с любопытством стал рассматривать пули. Я сел к столу и спросил Бакунина:

— Хотел задать вам вопрос, Антон Игнатьевич, по поводу вчерашней беседы с доктором.

— Ну?

— Признаться, я не понял, зачем вы расспрашивали его про перстень служащего гаража? Это имеет отношение к делу?

— Косвенное, князь. Мне хотелось знать, в самом ли деле так наблюдателен доктор.

— И что же, правильно он ответил на ваш вопрос?

— А ты разве не заметил, какой у шофера перстень?

— Я, признаться, и перстня не заметил.

— А напрасно. Этот шофер фигура колоритная. Из дворян. Шулер. Но горд. Как в проигрыше — так в гараж. В автомобилях он понимает толк. А перстень тоже приметный. А доктор ведь, как и ты, видел его впервые. Но перстень запомнил. Доктор наблюдателен. До нашего Акакия ему, быть может, далеко. Вот, к примеру, князь, заезжали мы вчера к приставу Полуярову. Можешь вспомнить, что у него лежало на столе?

Я задумался, но ничего так и не припомнил.

— Наверное, телефон…

— Какой у него аппарат?

— Не помню.

— Акакий, — повернул голову Бакунин к Акакию Акинфовичу, — продемонстрируй князю свой феномен. Что у пристава Полуярова лежало на столе, когда мы к нему заходили?

— Ну, вы скажете, Антон Игнатьевич, — феномен, — улыбнулся Акакий Акинфович, польщенный тем, что Бакунину захотелось блеснуть его способностями.

— Так что же там было на столе? — еще раз спросил Бакунин.

— Ничего особенного. Лежали три дела. Одно раскрытое, писано черными чернилами. Два другие за номерами сорок семь и сорок восемь. Стеклянная пепельница с окурками. Телефонный аппарат белый с серебряной окантовкой. Настольная лампа с зеленым абажуром на подставке из белого мрамора с серыми прожилками. Письменный прибор черного мрамора с бронзовым арапчонком. Ручка с металлическим пером.

— А крышки у чернильниц в письменном приборе?

— В виде лотоса.

— А не заметил ли ты, Акакий, сколько в пепельнице окурков?

— А как же. Всего два. Один посредине — это уж точно вчерашний. И сегодняшний — с краешка.

— А что же пыль?

— Пыль убрана. У письменного прибора только слева полосочка. И у арапчонка со спины не смахнули.

— Ну, князь, каково?

— Впечатляет, — сказал я, пораженный таким отчетом и одновременно чувствуя досаду на себя самого.

— Мелочь, князь. У арапчонка со спины не смахнули пыль. Деталька. Но на детальках держится мир.[30]

— Красиво умеете формулировать, Антон Игнатьевич, — подольстился Акакий Акинфович, — почти как иной раз Карл Иванович. Только Карл Иванович с большим жаром.

Бакунин рассмеялся, а потом, недовольно покачав головой, сказал:

— Неловко при Карле Ивановиче про германскую разведку.

— Да, переживает старик, — согласился Акакий Акинфович.

— Нужно нам как-то поговорить обо всем этом. А то мы вроде как обходим стороной, и возникает неловкость.

— Это верно, — согласился Акакий Акинфович. — Пойду гляну, может, Селифан коляску подал.

Коляска с поднятым кожаным верхом в самом деле уже стояла у крыльца. День, против вчерашнего, выдался хмурый, обещался дождь. Бакунин, по случаю визита к княгине Голицыной, надел черный фрак, в котором он был совершенно неотразим, цилиндр и плащ. Толзеев, к которому мы хотели заехать пораньше, жил в гостинице «Астория». Особняк князя Голицына находился на Офицерской улице. Селифан опять домчал нас удивительно быстро, хотя, казалось, и не гнал лошадей — улицы уже заполнились экипажами. То, что мы добрались вдвое быстрее против обычного, объяснялось, по-видимому, тем, что Селифан ехал не совсем обычным путем, часто сворачивал в переулки и во дворы. Позже, поездив с Селифаном по Петербургу, я стал прокладывать его маршруты на карте города и обнаружил, что он обычно ехал по прямой линии, а не по ломаной — для этого нужно было хорошо знать не только систему улиц города, но и систему дворов и всех проходов по задворкам.

У парадного подъезда гостиницы «Астория», в номерах которой обитал Толзеев, я и Бакунин вылезли из коляски. Селифан должен был везти Акакия Акинфовича к Иконникову, а потом в имение Кучумова — оно находилось где-то в окрестностях Петербурга.

— Ближе к пяти часам загляни в ресторацию Егорова, может быть, мы с князем, если успеем, зайдем туда пообедать, — сказал Акакию Акинфовичу на прощанье Бакунин.

Глава семнадцатая

ТОЛЗЕЕВ И ЕГО ГЕРАСИМ-ПОЛИФЕМ-МАКАР

Мы с Бакуниным вошли в вестибюль гостиницы «Астория».