Естественное убийство. Невиновные - Татьяна Соломатина

Но если бы человек с хорошо развитым воображением мог представить себе, что в квартире семейства Соколовых пусть ненадолго, на каких-нибудь пять минут, наступил бы порядок, то этот человек непременно бы вспомнил всё того же Гоголя:

«В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щёгольской шёлковой материей, которая, вероятно, стоила весьма недёшево; но на два кресла её недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею… Ввечеру подавался на стол очень щёгольской подсвечник из тёмной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щёгольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги…»

Сегодня вечером по коридору плюс ко всему ещё и кружился лебяжий пух. И кажется, отец семейства Соколовых заметил это только сейчас. Поскольку на этот пух уставился его друг – чистюля, педант, любитель открытых пространств, законченных форм и гармонии.

– Перед твоим приходом Дарий с Дашей на подушках подрались! – коротко пояснил Сеня.

Всеволод Алексеевич в ответ только махнул рукой. И тут же заскочил в туалет, в который раз подивившись, как можно так изгадить дорогущие сантехнику и плитку и почему у Семёна Петровича такое замурзанное зеркало, несмотря на регулярно, чуть не каждый день, приходящую домработницу.

Пожалуй, только на кухне ещё можно было относительно спокойно посидеть, не опасаясь, что из неожиданной точки пространства на тебя свалится флакончик шампуня, прихваченный из какого-нибудь пятизвёздочного отеля, или ребёнок. Хотя кухня тоже была территорией небезопасной для психики эстета. На столешнице из натурального дерева, сделанной на заказ, всегда была липкая лужа. Современный кухонный комбайн, ещё не так давно сверкавший никелем, стал похож на битого жизнью пропойцу-забулдыгу: тусклый, развалившийся на части, покоящиеся среди завалов из почерневшей банановой кожуры, баночек из-под йогуртов и конфетных обёрток. Дорогие занавеси были грязными. Оконное стекло – запятнанным, некогда белоснежный холодильник – весь в прорехах из-под магнитиков. Там, откуда вездесущие детские ручонки срывали «цацу», привезённую мамой-папой из очередных заграниц, виднелись фрагментарно-белые поля среди серого налёта.

Но обычная лекция на тему организации себя и пространства, прочитываемая Северным Соколову каждый раз, когда он оказывался здесь, сегодня застряла у Всеволода Алексеевича ещё на подходе к голосовым связкам. Потому что за кухонным столом сидела юная особа с совершенно правильными чертами лица и брезгливо взирала в стоящую перед ней тарелку желтоватой кашицы с вкраплениями бурых фрагментов варёной мышечной ткани какого-то животного…

Девушка была так ослепительно хороша, что… Ну, нет. Дух у Северного не захватило. У судебно-медицинского эксперта пятидесяти лет от роду, циника, сибарита и эстетствующего материалиста, дух не может захватить по определению. Но если бы в Палате мер и весов наряду с эталонами метра и килограмма выставлялся бы эталон женской красоты, то, несомненно, это был бы именно такой соразмерный лик. А Всеволод Алексеевич очень уважал выверенные пропорции. Вроде бы ничего особенного, но всё гениальное – просто… Видимо, у творца было какое-то особенное лекало для очень отдельно взятых любимиц. Никаких вычурностей типа чрезмерно выдающихся высоких скул или пухлых губ. Слишком лохматых или слишком тонких бровей. Линия к линии, изгиб к изгибу. Идеальный овал лица, совершенный разрез глаз, пропорции, расстояния между и между… Канонический нос… Светлые волосы, собранные на затылке, открывали не менее идеальную шею и аккуратные нежные ушки. Длинные тонкие серьги с камнями голубого цвета оттеняли радужку и вообще… Завершали образ. Эта девушка знала, что она красива, и знала, что ей носить, как причёсываться и как не надо краситься. Она не была «хорошенькая» или «сексапильная». И уж точно никто и никогда не назвал бы её «смазливой» или «привлекательной». Эта девушка лишь всего-навсего была окончательно, законченно красива.

– Какая красивая! – невольно вырвалось у Северного.

– Оставьте! К тому же – не вы первый, кто в такой экспрессивной форме сообщает мне об этом прискорбном факте, – спокойно, совершенно не кокетничая, сказала незнакомка низким голосом, оторвавшись от брезгливого созерцания содержимого тарелки. – Это овуляторная красота. Любая человеческая самка безумно хороша именно в эту неделю цикла. Блеск глаз, сияние кожи, всё такое… Призвано лишь привлечь человеческого самца в самый удачный для оплодотворения период. Всё просто и функционально устроено в природе. Вам ли не знать. Спустя неделю я буду выглядеть как несвежая утопленница – у меня отёчная форма ПМС… Так что любуйтесь прямо сейчас. Следующая возможность выпадет лишь через месяц, не раньше. Вы, я полагаю, тот самый легендарный Всеволод Алексеевич Северный? Алёна Дмитриевна Соловецкая, старинная подруга этого увешанного детьми безумца. Настолько старинная, что видимся очень редко. Поэтому мы с вами до сих пор и не познакомились.

– Вам правда тридцать восемь лет?! – Всеволод Алексеевич уже справился с собой. Хотя, кажется, переборщил с иронией. Нет, ну что он тут как прыщавый юнец, а? «Какая красивая!» Сейчас она обидится. Или начнёт нести банальности о том, что у женщин неприлично такое спрашивать.

– Мне тридцать девять. Наш друг Сеня был жестокосердными родителями отдан в школу на год раньше положенного. Но и мои тридцать девять меньше чем через месяц станут неправдой, потому что мне исполнится сорок. А пока мне тридцать девять. И это – такая же истинная правда, как и то, что вам уже пятьдесят, – Алёна Дмитриевна усмехнулась. – Присаживайтесь, Всеволод Алексеевич. Хотите, я за вами поухаживаю, пока наш друг не вытрет сопли Жорычу, не поменяет памперс Георгине и не выдаст «вредную» компьютерную игру Дарию? Кажется, в этом доме только Даша немного похожа на человека, а не на надоедливую обезьяну… Могу предложить вам безвкусный слипшийся рис с перепаренным мясом. Этот оболтус обещал мне плов. Я, разумеется, давно знаю, что ни он, ни наша разлюбезная и умнейшая Олеся Александровна не умеют готовить, но что на сей раз настолько всё плохо… В общем, если вы хотите рисовую кашу из меню-раскладки дома престарелых, то могу за вами поухаживать.

– Я был очень голоден, Алёна Дмитриевна, пока ехал сюда, но что-то как-то… Лучше я ещё немного потерплю… Где-то в этом бардаке должен быть нерастворимый кофе, сварю-ка я нам по чашечке, пока суд да дело. Уверен, вы не будете против.

– Я никогда не против хорошей чашечки кофе.

– Как это наш словоохотливый друг не предупредил меня заранее, что у него такая гостья?

– Когда наш друг выступает в роли интригана, то он умеет сдерживать словоизвержение.

– О, так вы – интрига?

– Я бы сказала, что наше с вами «случайное» знакомство – интрига. Хотя и внеплановая – Сеня не знал, что я заеду. Но он давно пытается меня вам подсунуть. Себе жизнь не получилось испортить, так хоть товарищу…

Северный хотел как-то саркастически парировать её наглое «подсунуть», но аккурат в этот момент в кухню забежал трёхлетний Жорыч и стал стаскивать со стола бутылку с кокосовым ликёром. Алёна Дмитриевна выхватила тару из рук малыша.

– Дай, дай, дай!!! Это моё… Дай-дай-дай!!! – завизжал Жорыч и для усиления эффекта заплакал, пустил слюни и уткнулся лицом в колени Алёны Дмитриевны. Точнее – в чудесные джинсы оттенка «кофе с молоком».

– Ненавижу детей! – прошипела Алёна Дмитриевна, отдирая Жорыча от своих колен. – Ну вот, на джинсах пятна…

– Жорыч! – рявкнул на него Всеволод Алексеевич. – Вон отсюда! Иди-иди, доставай папу Сеню!

– Ни хачу!!! Дядя Сева, дай!!! – завыл Жорыч. – Дай-дай-дай…

– Сейчас дам!

Северный развернул карапуза лицом к выходу и дал ему лёгкий шлепок под зад. Жорыч тут же перестал плакать, а счастливо захохотал и унёсся прочь.

– Надо было сильнее пнуть! – скривилась Алёна Дмитриевна. – Сейчас снова принесётся и будет требовать продолжения игры в пинки, как бешеная заводная собачка.

– Я вижу, любезная Алёна Дмитриевна, мы с вами единомышленники. Я тоже не люблю детей. Но сильно пинать Жорыча я не буду. В конце концов, все маленькие собачки в этом доме послушны моим «Фу!» и покорно лижут руки, вовремя унося мячики в свой уголок. Дарья Семёновна, к вам это не относится! – чуть повысив голос, Всеволод Алексеевич повернул голову к двери в коридор. – Вы, маленькая леди, тут единственный человек разумный!

– Даша за дверью? – шёпотом спросила Северного Алёна Дмитриевна.

– Всенепременно! Даша будет сидеть за дверью до тех самых пор, пока не вырастет и не женится на мне. То есть – я на ней.

– Господи, как они справляются с такой оравой детей? – вздохнула Алёна Дмитриевна. – И вот снова-здорово, только недавно узнала, что они опять за своё – назвали дочь Георгиной. Ну отчего не Хризантемой или Рододендроной? Или хотя бы Катей или Сашей, а? Ну что за нелепое имя – Георгина!