Тортоделка - Evgesha Grozd

прочитав список, Герман обличающе глянул на меня. — Такой торт тебе не заморозить для велюра. Нарочно отказал ведь заказчику.

Сука, я кажется испытала малюсенький оргазм. Он и это знает?! Смотрю на невидимый нимб над его головой, упиваясь близостью.

— Вика?! — усиленный оклик из вакуума. — Краскопульт просто нужен ТЕБЕ?!

Что ж раскусил, придётся на попятный.

— Павел Леонидович мне его уже полгода обещает вместо сломанного. "А воз и ныне там."

Мажорчик улыбнулся.

— Хитрый мышонок. Ладно, включу. На будущее, если что-то нужно по работе, вилять — необязательно. Только если попкой, — похабно подмигнул.

— Как ты умудряешься? — возмущённо посмотрела на мужчину, но тут упала в глубину его синих глаз. — Только я начинаю проникаться к тебе уважением, как ты сразу всё портишь.

— А зачем мне твоё уважение, кексик? Мож ещё по имени-отчеству начнём обращаться?!

— Ни в коем случае, иначе не смогу называть тебя свиньёй, — буркнула сердито и, повернувшись, схватилась за ручку двери.

Широкая ладонь вдруг легла на живот и придвинула мою спину к мужскому торсу. Дыхание обожгло за ухом. Чёрт, опять?! О, да! О, нет! Ну, можно чуточку! Ноги тут же подкосились и низ живота налился плавленным свинцом. Голова предательски ушла в бок, снова раскрывая шею для его хищного рта.

— Так свинья или жеребец? — бархатный голос добивал бедное сердечко.

— Скорее, кобель, — простонала я.

Мужчина тут же отстранился.

— Тогда не теки так быстро иначе составишь кобелю достойную пару.

— Нет, всё же ты — свинья, — рыкнула в ответ и, дернув ручку, вылетела из кабинета.

Дура, дура… И он тоже казлина, руки снова распускает. А ты, Вика, опять размокла где не надо. Бесят уже эти круговороты в организме от этого кобальеро.

Ладно, соберись! Что-то мне нужно было ещё сделать? Мля, все мозги в винегрет превратил своими лапами. Зато какими лапами…

Корица! Точно.

— Фил, — обратилась к повару на горячке, с которым более менее мирно общались. Парень крутился между двух сковородок. — Где у вас тут корица? Одолжу.

— Там на верху над моим столом, на котором кастрюля с супом стоит. Только аккуратно. Суп шеф варил.

"Шеф варил". Теперь что не дышать на него?

Посмотрела в указаное место. Мда, мне с моим ростом туда сложновато будет забраться. Ладно, я — способная девочка.

Слегка отодвинула тридцатилитровую кастрюлю с горячим супом дальше от края стола. Максимально встала на цыпочки и потянула к себе нужную банку, но сверху на ней оказалась ещё одна, которая эпично соскользнула и, срикошетив об мою грудь, бултыхнулась в суп.

Твою мать! Быстренько схватила большой половник и выудила со дна злосчастную банку. Крышка осталась в бульоне, значит содержимое полностью теперь в супе. Что там было?! Что было в злосчастной банке?! Судорожно выловила и крышку. Прочитав название, обомлела:

"Быстрорастворимый желатин".

Вика, блять!

Примерь мою шкуру

Герман

Мировая, видно, не наш конёк. Увидев, как она покоит голову на плече своего напарника, отчего-то вскипел, забурлил и разорался, как чайник со свистком.

С течением полового воздержания и пребывания близ желанного "кексика", не знал куда деть тонну невыплеснутой энергии. Хоть проститутку иди заказывай. Надю отправил, наконец, гулять, предварительно выслушав её истерику. Теперь можно было вздохнуть.

Каждый день ни по разу принимал душ и уже невольно ловил себя на мысли, что веду плачевный диалог с жирафом Вики, а он так сочувствующе смотрит на меня и благодарно слушает. Пиздец, товарищи!

За эту неделю так же решил съездить к отцу. Нарочно выбирал время, когда кроме него в доме никого не будет, но, как назло, столкнулся с матерью и сестрой.

— Герочка, — мама устремилась ко мне и пренежно обняла. Женщина пятидесяти лет всегда с иголочки. Дорогие стилисты, косметологи, туалеты. Она, как заправская аристократка держала марку. Этикет, воспитанная речь, грация в движениях, и пыталась к этому приучить своих детей. Марат с Элиной переняли её манеру, но не я. Мне было комфорней с простыми людьми без чувства собственного достоинства и лицемерия. Потому, может, и пошёл в повара, так как качан капусты у меня вызывал больший интерес, чем рост акций нашей фирмы или колит собачки у моей сестры.

— Паша тобой так доволен, — запела мама. — Все сбежались отведать высокую кухню от моего сыночка. Я так горда тобой…

— Ты хорошо себя чувствуешь, мам? — отстранился. — Недавно я был холопом и сранной поварёшкой.

— Ты достиг высот. Ты же мой сын!

— Мне бы больше хотелось быть сыном твоего мужа, — скривился я.

Лицо матери тут же стало жестче и старее.

— Проявляй уважение к тому, кто дал тебе жизнь и образование, — рявкнула она. Понеслась телега под откос!

Элина тут же выдвинулась защищать родительницу. Ох, зря!

— Эта кухня превратила тебя в настоящего хама и подонка, — гордо вздёрнула носик.

— Скорее, двуличность вашего хвалёного общества и жажда воткнуть в спину нож, — спокойно поправил я.

— Гера, сколько можно? Два года прошло уже! — взвизгнула Элина.

— Тогда удали номер той твари из своего телефона и прекрати посещать с ней спа-салоны.

— Она моя подруга, — парировала она.

— А я твой брат, который застукал эту шалаву в постели с другим, — рявкнул так, что дрогнули стены. — Молчу вообще о том, что вы все знали о её блядстве и язык в жопу засунули.

— Гера, следи за выражениями! — недовольно повысила голос мама.

— Следите лучше за своими подлыми выходками, двуличные гусыни, — громыхнул я, шокировав женщин и послав их как можно крепче, устремился в комнату отца.

Папа полгода назад пережил операцию на сердце, потому больше находился в своей комнате. Ему предоставили хорошую сиделку-медсестру, которая тщательно следила за его показателями и была вечным хвостом больного.

Семейный бизнес перешёл Марату и мне, но браться за него не имел никакого желания, вверив все карты брату. На почве чего и с ним возникли контры. Он требовал моего участия в делах и называл нахлебником, за что неоднократно посылал его на три советских и пару раз был готов продать часть своих акций. Сделать мне это не позволил отец, грозно рявкнув, что работал столько лет не для того, чтобы его отпрыски разбазарили всё.

В конечном итоге, я достойно одел на себя ярмо семейного уродства и существовал поодаль от родни.

— Как ты, пап? — поцеловал своего старика в макушку.

В отличии от мамы, он сильно сдал. Болезнь сделала своё дело. Морщины стали глубже, кожа более сухой, лысина намного сильней атаковала его голову. Руки скрючились и немного подрагивали. Седьмой десяток всё же взял над ним верх, как бы он не старался победить