Негр с «Нарцисса» - Джозеф Конрад

Они, спотыкаясь, прошли от кофельнагелей до утки над волнами, ударявшимися в полузатопленную палубу. Пальцы их ног скользили по доскам. Потоки холодной зеленой воды скатывались через больверк им на головы.

Несколько мгновений они провисели на напряженных руках, затаив дыхание, зажмурив глаза, — затем, отпустив одну руку, начали балансировать, болтая ногами, чтобы ухватиться за какую-нибудь веревку или стойку немного дальше впереди. Длиннорукий и атлетически сложенный боцман быстро раскачивался, цепляясь твердыми как железо пальцами за все точки опоры. В мозгу его при этом неожиданно всплывали отрывки из последнего письма его «старухи». Маленький Бельфаст яростно карабкался, бормоча: «Проклятый негр!» Вамимбо от волнения высовывал язык, а Арчи, невозмутимый и спокойный, с разумным хладнокровием выбирал способ передвинуться дальше.

Очутившись над бортом юта, они стали один за другим отпускать свою опору и тяжело падать, растягиваясь на палубе, упираясь ладонями в гладкое тиковое дерево. Вокруг них шипели и свистели, отпрядывая назад, белые волны. Все двери, само собой разумеется, превратились в западни. Первая дверь вела в кухню. Помещение, занятое ею, простиралось от борта до борта, и мы слышали, как вода с глухим шумом плескалась там.

Следующая дверь вела в мастерскую плотника. Они открыли ее и заглянули внутрь. Можно было подумать, что каюта пострадала от землетрясения. Все предметы, находившиеся в ней, были свалены у переборки против входа, а по другую сторону этой переборки находился Джимми, живой или мертвый. Скамья, наполовину сделанный шкаф для провизии, пилы, долота, куски проволоки, топоры, ломы лежали грудой, усыпанные сверху гвоздями. Острое тесло высовывалось блестящим краем и угрожающе поблескивало, словно чья-то злая улыбка. Люди лезли друг на друга, чтобы заглянуть внутрь. Судно вдруг коварно накренилось, чуть было не переправив их всех гуртом через борт. Бельфаст заревел: «Эй, сюда!» — и прыгнул вниз. Арчи осторожно последовал за ним, цепляясь за полки, обваливавшиеся под его тяжестью; затем утвердился на большой груде деревянных обломков. В каюте едва хватало места для трех человек, и в голубом солнечном четырехугольнике двери виднелись бородатое смуглое лицо боцмана и дикая бледная маска Вамимбо; их головы свешивались сверху, жадно наблюдая за работой товарищей.

Все прокричали хором:

— Джимми! Джимми!

Боцман присоединил сверху свое глубокое рычание:

— Ты там… Уэйт?

После паузы вступил Бельфаст:

— Джимми, миленький, жив ты?

Боцман сказал:

— Валяй еще раз! Все разом, ребята.

Все взволнованно завопили. Вамимбо издавал звуки, напоминавшие громкий лай. Бельфаст барабанил куском железа по переборке. Внезапно все смолкло. Из-за переборки донесся визг и стук, слабый и неясный — словно сольный голос после хора. Он был жив. Он кричал и стучал под нами с отчаянием заживо похороненного. Мы принялись за работу. Мы неистово накинулись на отвратительную груду тяжелых, острых, громоздких предметов. Боцман отполз в сторону, чтобы отыскать где-нибудь свободный конец снасти. Вамимбо, удерживаемый криками: «Не прыгай, чтоб тебя!., куда лезешь, дурья голова», — продолжал смотреть на нас сверху, глаза его сияли, зубы сверкали, волосы копной свешивались на лицо, и весь он напоминал удивленного и полоумного беса, жадно следящего за необычным оживлением грешников. Боцман приказал нам «пошевелиться» и спустил канат. Мы привязывали к нему вещи, и они поднимались, вертясь волчком, чтобы никогда уже больше ни попадаться на глаза людям. Мы работали горячо, обрезая себе руки и грубо понукая друг друга.

Джимми продолжал оглушительно шуметь. Он пронзительно визжал, не переводя дыхания, точно женщина, которую подвергают пытке; он колотил ногами и руками. Мука его страха жестоко терзала нам сердца и вызывала одно желание — бросить все, убежать из этого глубокого, как колодец, и качающегося, как ветка, помещения, вернуться обратно туда на ют, где можно было, не слыша этих воплей, пассивно дожидаться в полном бездействии своего смертного часа. Мы крикнули ему, чтобы он «заткнулся ради Христа». Он удвоил крики. По всей вероятности, он сам едва различал шум, который он производил. Мы представляли себе, как он корчится в темноте, на краю верхней койки, колотя обоими кулаками по дереву, широко раскрыв рот, из которого вырываются непрекращающиеся вопли. Это были отвратительные минуты. Облако закрыло солнце, и просвет нашей двери угрожающе потемнел.

Каждое движение судна вызывало в нас тошноту. Мы толкались в тесноте, которая едва позволяла нам дышать, и чувствовали себя совершенно больными.

Боцман крикнул нам вниз:

— Эй вы там, пошевеливайтесь! Нас обоих сейчас смоет отсюда, если вы не поторопитесь!

Три раза волна переливалась через высокий борт, обрушиваясь на наши головы целыми ведрами воды. Тогда Джимми, потрясенный толчком, прекращал на минуту свой шум, быть может, ожидая, что корабль пойдет сейчас ко дну, — затем сызнова начинал отчаянно громко вопить, словно припадок страха вливал в него новые силы. В самом низу груды, которую мы разбирали, лежали слоями гвозди на несколько дюймов глубины. Это было ужасно. Казалось, будто все гвозди, которые не успели вбить где-либо в другом месте, проникли в эту мастерскую корабельного плотника. Тут были гвозди всех сортов, остатки запасов от семи плаваний. Железные гвозди, медные (острые, как иглы), гвозди для насосов с большими шляпками, похожие на крошечные железные грибки; гвозди без шляпок (ужасные); французские гвозди, изящные и тонкие. Они лежали плотной массой, более неприступные, чем ощетинившийся еж. Мы остановились, мечтая о лопате, между тем как Джимми продолжал вопить под нами, точно с него сдирали кожу. Наконец мы с ворчанием погрузили пальцы в железную массу, тотчас выдернули их, почувствовав резкую боль, и начали трясти руками, разбрасывая вокруг себя гвозди и капли крови. Мы передавали боцману полные шляпы подобранных гвоздей, а тот, словно исполняя какой-то мистический обряд умилостивления, далеко отбрасывал их в бушующее море.

Наконец мы добрались до переборки. Доски были чрезвычайно толстые. Славный корабль был этот «Нарцисс!» Прочно слаженный до малейших деталей. Это самые толстые доски, из которых когда-либо сколачивали судовую переборку, думали мы, и только тут заметили, что второпях выбросили за борт все нужные инструменты. Нелепый маленький Бельфаст попробовал проломить их собственной тяжестью и, как козел, подпрыгнул обеими ногами, проклиная добросовестность клайдских корабельных мастеров. Попутно он выбранил всю северную Британию, остальную часть суши, море и всех своих товарищей. Он клялся, грузно опускаясь на корточки, что никогда не свяжется больше с дураками, у которых «не хватает смекалки отличить солому от сена». Его топот лишил Джимми последних остатков разума. Мы слышали, как предмет наших отчаянных стремлений метался взад и вперед под досками. Он наконец сорвал себе голос и стал издавать лишь жалкий визг. Не то спина его, не то голова то тут, то там каким-то странным манером терлась о доски. Он визжал, уклоняясь от невидимых ударов. Этот визг надрывал нам сердце еще хуже воплей. Вдруг Арчи извлек лом. Оказалось, что он отложил его вместе с маленьким топориком. Мы взвыли от радости. Арчи, мощно размахнувшись, опустил лом, и маленькие щепочки брызнули нам в глаза. Боцман сверху командовал:

— Легче, легче вы там! Не укокошьте малого. Не налегай!

Вамимбо, обезумев от возбуждения, висел головой вниз и понукал нас, как сумасшедший:

— Ху! Бей его. Ху! ху!

Мы испугались, что он свалится и убьет кого-нибудь из нас и стали торопливо умолять боцмана «спихнуть проклятущего финна через борт». Затем все разом завопили, обращаясь к доскам:

— Отойди отсюда, проходи вперед, — и прислушались.

Мы услышали только глухой гул и стон ветра над головами и беспорядочный рев и свист волн внизу. Корабль, словно охваченный отчаянием, безжизненно переваливался с боку на бок, и наши головы отчаянно кружились от этого непривычного движения.

Бельфаст закричал:

— Ради бога, Джимми, откликнись! Где ты!.. Постучи, Джимми, дорогой! Стукни! Сволочь этакая, черная гадина!

Но тот был спокоен, как мертвец в своем склепе, и мы, точно люди, стоящие над могилой, готовы были заплакать, — но не с горя, а от досады, напряжения, усталости, от огромного желания покончить с этим, уйти и лечь отдохнуть где-нибудь, где можно было бы наблюдать грозящую опасность и свободно дышать.

Арчи крикнул:

— Расступись!

Мы сжались за его спиной, втянув головы, а он стал наносить один за другим удары по шалнеру. Доски затрещали. Вдруг лом наполовину исчез в расколовшейся продолговатой щели. Он, должно быть, миновал голову Джимми на какой-нибудь дюйм. Арчи быстро вытащил лом, и этот бессовестный негр бросился к дыре, приложил к ней губы и прошептал почти беззвучным голосом: