ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3) - Пантелеймон Кулиш

под Зборовом договорились и пакты пописали, и канцлер с подлинных пакт списки

послал к приятелям своим для ведомости, а тое статьи не писалъ".

Зная, что Польши, после этого, ничто уже спасти не могло, следует упомянуть,* что

пакты с ханом были спрятаны в тайном архиве; что на ближайшем сейме

подтверждены они весьма таинственно и поверхностно *), и что делопроизводитель

несчастного договора, королевский секретарь Мясковский, в донесении королевичу

Королю писал: „Чем и как обострили Татары свои пакты, было бы трудно и долго

писать." (Очевидно, что была такая статья, о которой он писать не смел).

Счастливый по милости Божией хан явил и в том еще свое милосердие, что

согласился двинуться с места прежде короля, отозвать посланные за Стырну загоны и

возвратить взятых ими пленников, хотя на эту последнюю милость согласился с

большим трудом.

Моливший короля о помиловании Хмель был упорнее хана. Дело ясное, что его

русское самодерикавие татарский царь ограничилъ

40.000

Козаков для собственной безопасности: ибо дружба злых, по замечанию

Шекспира, переходит в боязнь, а боязнь раждает ненависть. Кунаков многое принимал

на веру несообразно с исто** рическою действительностью, открывающеюся для

потомства; по в этом случае изобразил весьма правдоподобно сцену между двумя

счастливыми по милости Божией и милосердыми людоедами.

„И у чиня Крымский хан с Польским королем договор чрез королевского Татарина,

и укрепяеь на договорных записях с канцлером с Юрьем Оссолинскям, послал к

Богдану Хмельницкому, даючи ему ведомо, на чом он с Польским королем

договорился, и чтоб Хмельницкой послал к королю послов своих договариваться о

статьях, что ему настоит, й Богдан де Хмельницкой приехал в полки к Крымскому хану

сам с 20.000 войска, и хану говорили, что он, хан, учинил договор с королем, забыв

шерть свою, что было им ни одному, ни без одного с королем и с паны и со всею Речью

Посполитою не мириться. И хан де Хмельницкому говорил, что он, Хмельницкой, не

знает меры своей, хочет . пана своего до конца разорить, а и так панство его

исплюндровано

*) Именно вот как: „Skrypt do archivum dany rationem о brony Rzeczypospolitej

autoritate praesentis Conv. in toto aprobnjemy do przyszlego ordynaryjnego sejmu.*

T. III.

7

50

.

досыть: надобно де и милость показать; он де, хан, монарха породный, узнав меру

свою, с братом своим, с польским монархови, снесся в добрую згоду, и его,

Хмельницкого, с паном его поєднать договаривался, как годно: а только он

договариваться и єднаться с ним не будет, и он, Крымской хан, с королем на него

заодно. И Богдан де Хмельницкой о том престал, и послал к королю послов своихъ".

В последствии, по возвращении в Украину, Хмельницкий говорил московским

гостям своим, боярскому сыну Жаденову, да площадному дьячку, Котелкину: „Не того

мне хотелось, и не так бы тому и быть", а потом, подпив, заплакал, и Москали

заметили: „знать, что ему не добре и люб мир, что помирился с Ляхами*.

Но чего бы ни хотелось милостию Божиею запорожскому гетману, русскому князю,

единовладнику и самодержцу, он представил королю договорные пункты свои при

низкопоклонном письме, в котором, падая к милостивым ногам его королевской

милости, своего милостивого пана, униженно просил простить ему, нижайшему

подножку своему, грех, который де учинил он по-неволе (повторение Киселевской

фразы), и обещал быть верным подданным до конца живота своего. Если есть (писал

он) что-нибудь оскорбительное в представляемых пунктах, то об этом усильно просит

все Запорожское Войско, равно как и о том, чтобы выдан был ему изменник его,

Чаплинский, которому понравилось убогое хозяйство его и который отнял у него все

добра его, а самого его подверг было смертной казни у пана хорунжого. За это де и

война началась (а не за веру, о которой бы здесь было время и место поговорить с

Ляхами). Пускай де Чаплинский будет наказан такою смертью, какую предназначал для

него (Это для Козацкого Батька было важнее веры).

Послам Хмельницкого отвечали, что король согласится на все, что только не будет

противоречьи. из целости маестата и безопас ности Речи Посполитой, а по вручении

хану денег и. пактов, стали договариваться с козаками. Результатом этого договора был

акт, название которого напоминает спор Оссолинского с ханским визирем о названии

гарача подарками.

Декларация королевской милости на пункты просьбы Запорожского Войска

заключала в себе 11 статей. Может быть, их было и больше, но подлинника Декларации

в последствии никто не допекался, а в опубликованной тогда же „Привилегии Русскому

Народу" паны солгали весьма грубо, будто бы король „больше всего своею

королевскою повагою, нежели кровью, счастливо угасил внутреннее

51

замешательство, начавшееся со времени междуцарствия". Это привело к тому, что

договор с Хмельницким, равно как и договор с Ислам-Гиреем, был подтвержден на

сейме лишь в общих выражениях *). Вместо договорных пунктов, польская публика

читала великодушный королевский манифест, названный привилегией Русскому

Народу, под именем которого разумелись не те землевладельцы, которые сохраняли

еще православную веру, не те пастыри русских душ, которые болели за нее сердцем,

подобно Филипбвичу, и пользовались духовными хлебами, подобно Косову да Тризне,

даже не купцы и мещане, образовавшие в Малороссии городские муниципии и

основавшие церковные братства, а только козаки. В манифесте было сказано, что

король, снисходя к просьбе Запорожского Войска, все прежния привилегии, на которые

где-либо в книгах существуют крепости (extant munimenta), восстановляет, и давшие

вольности, в тех привилегиях дарованные Запорожскому Войску, признает и

подтверждает. Но в каких книгах и какие именно вольности, об этом не знал пи тот, кто

составлял плутовской акт, ни те, для кого был он составлен, ниже козаки, которые

много раз домогались каких-то давних прав и вольностей, но ни в одной петиции не

обозначили, в чем состояли они. В королевской Привилегии Русскому Народу все дело

сводилось к следующим словам: „А особливо утверждаем за ними (козаками) нашею

привилегией то, чтоб они не были судимы нашими старостами, державцями и (их)

наместниками, но во всех делах будут чинить им суд и расправу гетманы их. Зато и

козаки в замковые начальства, также в аренды, шинки, равно грунты и

принадлежности, на коюрые давних прав не имели, вступаться не будутъ".

Вот и все, о чем хлопотал фиктивный Русский Народ королевского манифеста. В

самих же пунктах „Декларации королевской милости", которые были закрыты от

публики этим манифестом,— за исключением 8-го, говорится о козацких отношениях и

о территории, в которой будут иметь местопребывание но обеим сторонам Днепра

40.000 Козаков. Гетман Хмельницкий, которому давалось на булаву чпгиринское

староство (пункт В), может во всей территории козацкого местопребывания вписать

любого из королев-

*) Именно в следующих: „Poniewaz podiuy konslyt: korouacy w uspoko jeniu

Kozakow dosyc s.ig stalo, tedy deklaracy% laski naszej uczyniona pud Јborowem autorifcale

conv. praes, za zgods wszceh slanow aprobujemy“.

52

.

еких иди шляхетских подданных в 40.000-й реестр. Каждый реестровой козак

делается свободным от всяких налогов и податей' (Это значило, что все украинские

паны, имевшие добра в черте козачества, фактически теряли их). Гетман имеет право

выбрать козака и за чертою, но тогда выбранный должен совсем переселиться в

Украину, чего никто не может ему воспретить (На эгом основании все мужики могли

выйти в Украину, и хотя бы их потом не было в реестре, никто бы не мог выискать их и

вернуть за черту).

Коронные войска в козацкой территории стоянок иметь не' будут; Жидов и иезуитов

также там не будет (пункты 6, 7 и. 8). Горилкою козаки шинковать не будут, кроме того,

что выкурят на свою надобность (пункт 11). Все должности в воеводствах Киевском,

Брацлавском и Черниговском будут раздаваться шляхте религии греческой.

Относительно уничтожения унии (пункт 8) и возвращения прав и имуществ

грекорусскиы церквам все будет постановлено на сейме, с согласия киевского

митрополита, которому король дает место в сенате.

В этом пункте мы видим, что дело Киселей, Древишекнх, Могил, Косовых и Тризн

перешло снова к ним в руки, под прикрытием сеймовых диспутов, отсрочек,

бездейственных постановлений, примеры которых мы видели со времен

Сигизмундовских, и что козаки, эти „единственные борцы за православную

верудовольные своею реестровкою да винокурением во всю меру своей надобности, не