Под кожей - Кайла Стоун

ни с кем, улыбаясь только тогда, когда это необходимо. Это занимает мои руки и мой разум. Когда работы мало, я проскальзываю в поварскую и краду из фритюрницы картошку фри или куриные крылышки без костей, пока никто не видит.

Запах еды просто ошеломляет. Он на моей коже, в моих волосах. Мне хочется съесть все, что попадется на глаза. Я хватаю горсть горячего картофеля фри и запихиваю его в рот, проглатывая в три глотка. Он обжигает меня.

Колокольчик над дверью звонит в передней. Хватаю бумажное полотенце для рук с раковины и вытираю жир с губ. Засунув блокнот с заказами в карман фартука, я выхожу.

Я напряглась. Это Лукас, новенький с растрепанными волосами и прыщами. Иногда сюда заглядывают ученики старшей школы Брокуотер, но в основном они тусуются в «Чили» или кафе-мороженом «У Делии», или ездят в рестораны на побережье в тридцати милях к западу. Илай Кусума никогда сюда не заходит. Так что же здесь делает Лукас?

Он садится в угловой кабинке, локти на столе, волосы на правой стороне головы взлохмачены и торчат в разные стороны, как будто Лукас только что проснулся после дневного сна. Он играет с чем-то в руках.

— Зачем ты здесь? — спрашиваю я. Вопрос звучит резко.

Он поднимает на меня глаза, зачатки ухмылки искривляют его рот.

— Я пришел за едой и приятной атмосферой. Что ты здесь делаешь?

— Работаю. — Я скрещиваю руки на груди и смотрю на него.

— Я знаю.

Волоски на моих руках зашевелились. Что, черт возьми, не так с этим парнем?

— Ты преследуешь меня?

— Нет! Я же сказал, я здесь как клиент.

— Отлично. Тогда что тебе нужно?

— Что-нибудь выпить?

Я вздыхаю и закатываю глаза.

— Как скажешь. Хочешь шипучку?

— Что это?

Он играет со мной? Подстраивает мне какой-то трюк?

— Не будь тупым.

Лукас щурится на меня.

— Нет. Правда. Что такое шипучка?

— Эм, алло? Газированный напиток, полный сахара, от которого гниют зубы.

— О. В смысле содовая. Я возьму «Маунтин Дью».

— Прекрасно. Но это шипучка. Никто не называет ее содовой с 50-х годов. Мы больше не носим пышные юбки.

— Я из Флориды, из города под названием Бушнелл. Мы называем «Маунтин Дью», «Кока Колу» и все остальное содовой. — Он улыбается этой большой, однобокой улыбкой, которая делает его юным и искренним. Это почти очаровательно. А еще мне хочется его ударить.

Я пожимаю плечами.

— Рада за тебя.

— Но, если здесь это называют «шипучка», значит, так оно и есть. — Он потирает то, что держит в руках. Это серебряная зажигалка, украшенная розовым черепом со стразами.

— Не показывай ее в школе, а то тебя заклеймят как педика. Или еще хуже. Не то чтобы у меня были с этим проблемы, но некоторые люди, похоже, так считают. Просто предупреждаю тебя.

Он хмурит свои густые темные брови и смотрит на зажигалку.

— Принял к сведению. Это моей мамы.

— Конечно. Если тебе нравятся розовые блестки, то у тебя большие проблемы, чем я думала. Брианна примет твой заказ через минуту.

Я иду в подсобку, беру соломинку и высокий стакан, наполняю его в автомате для напитков и несу обратно к столику.

— Держи.

Лукас все еще смотрит на зажигалку. Он больше не улыбается.

— Мама дала мне ее перед моим отъездом. Она… она умирает. Четвертая стадия рака груди.

Вопреки себе, я чувствую укол сочувствия к нему.

— Жизнь — отстой.

— Вот почему мой отец отправил меня сюда. Дома толку от меня, как от козла молока.

Хорошая шутка, но я не говорю ему об этом. Просто заношу её в свой мозг на будущее.

Он прочищает горло. Потом кладет зажигалку на стол и смотрит вверх.

— Знаешь, скоро будет вечеринка, если точнее во вторую пятницу октября. Недалеко от Сильвер Бич. Ксавьер Джонс-Грей — ты его знаешь? Он в футбольной команде вместе с Илайем. У его бабушки и дедушки есть дом на пляже. На выходные они едут в Маскегон за антиквариатом или что-то в этом роде. Ксавьер устраивает грандиозную вечеринку с костром. Еда, пиво, все такое.

— Как скажешь, — повторяю я. Чего он хочет? Почему продолжает говорить со мной? У меня от этого зуд и дискомфорт. Мне уже надоел наш странный разговор.

— Так… ты хочешь пойти со мной?

Моя кровь холодеет. Я застываю.

— Что ты только что сказал?

— Я спросил, не хочешь ли ты пойти со мной. Типа на свидание. Или не на свидание. Неважно. Я гибкий.

Я пристально смотрю на Лукаса. Мое лицо пылает. Должно быть, это розыгрыш. Но его глаза кажутся такими искренними, такими серьезными. Какая-то маленькая часть меня шепчет, что если… Я отбрасываю эту мысль так же быстро, как она появляется в моей голове. Никто не приглашал меня на свидание почти четыре года. Во всяком случае, не по-настоящему. Я одиночка. Это то, как я живу, кто я есть. Мое сердце — камень. Так и должно быть.

— Нет, спасибо.

— Ладно, хорошо. Уверена, что не хочешь подумать еще раз? Я отличная компания, обещаю.

— Что ты себе выдумал? Тебе нужно остановиться. Не путай меня с кем-то, кому не все равно. — Я заставляю себя уйти, прежде чем Лукас успевает отреагировать.

Пожилая пара уходит, и я хватаю свой поднос, чтобы освободить их столик. Место немноголюдное, но достаточно оживленное, чтобы я могла избежать Лукаса. Тем не менее я чувствую его взгляд на себе, пока работаю. Я чуть не разбиваю тарелку, когда отправляю грязную посуду в раковину. Я бросаю туда скомканные салфетки и недопитые чашки. Мой взгляд затуманивается. Другой рукой я протираю глаза основанием ладони. В любом случае это обман, он притворяется, что хорошо ко мне относится. Наверное, Марго и Жасмин что-то придумали. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Так будет лучше.

Уже почти пять часов вечера, когда Лукас наконец уходит. Я освобождаю его столик. Он съел весь заказанный им бургер с грибами, и на столе нет ни крошек, ни мусора. Под его пустой чашкой лежит десятка. Я отдаю все официантке, Брианне. Может, мне и нужны деньги, но не нужна его жалость. Или его жалкие щенячьи повадки.

Его столик — последний. Наконец, я могу уйти.

— Как твоя мама, малышка? — спрашивает Билл, пока я снимаю свой грязный фартук.

Он всегда называет меня «малышка», никогда по имени. Билл стоит у разделочного стола из нержавеющей стали, нарезает салат, помидоры и лук для куриного салата «Фиеста».

— Нормально, — отвечаю я, как и каждый раз. Никому на самом деле неинтересно.

— Давно ее