Под кожей - Кайла Стоун

то ни было — видел меня на коленях, поверженной. Стыд и унижение жгут меня.

— Не трогай меня. Никогда. Какую часть фразы «оставь меня в покое» ты не понимаешь?

Лукас снова улыбается этой ужасной однобокой ухмылкой.

— Пойдем со мной на обед.

Мой желудок сжимается. Невозможно. Ни за что. Никак. Я понятия не имею, чего он от меня хочет, но не настолько глупа, чтобы поддаться на его игру. По идее, он член «Отряда сучек». Это все, что мне нужно знать.

— Вероятность подобного так же мала, как снежная буря в июле.

— Ну, это же Мичиган. Разве это место не славится своей темпераментной погодой?

— Я ухожу. Не смей за мной идти. — Я поворачиваюсь на каблуках и направляюсь в другую сторону, к выходу.

Забегаю в туалет, пока меня никто не заметил. Прислонившись к раковине, я не смотрю в зеркало. Я не хочу смотреть.

Через минуту дверь в туалет открывается. Входит Жасмин Коул, все еще сосредоточенная на своем телефоне.

Мой желудок сжимается.

— Ты следишь за мной? У тебя какая-то странная одержимость слушать, как я писаю?

Удивление промелькнуло на ее лице, прежде чем она изобразила усмешку.

— Нет, черт возьми. — Жасмин достает тюбик помады из кармана своих фиолетовых обтягивающих брюк и смотрит на себя в зеркало. Она щурит глаза. — Ты на самом деле нечто невообразимое, знаешь это?

Внутри меня открывается трещина. Болезненные воспоминания вонзаются в мой мозг, как щепки. Жасмин с ее громким, звонким смехом и постоянной болтовней, которая почти заполнила все пустые места внутри меня. У нее получалось заставить меня чувствовать себя нормальной только силой своей буйной воли. Я помню то лето после восьмого класса, когда почти каждый день ездила к ней домой на велосипеде. Всего в миле от моего дома, а ее аккуратный, усаженный деревьями район казался другой планетой. В ее доме всегда было чисто и светло. Как будто переносишься в фильм со счастливым концом, где ее мама готовила нам хрустящие бутерброды с огурцами. А мы нежились в бассейне, пока не обгорали на солнце, или валялись на ее кровати, я делала наброски в блокноте, а она сосредоточенно накалывала крылья бабочки.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивает она, глядя на меня в отражение зеркала.

— Я могу спросить у тебя то же самое. Это ты спустила на меня свою шавку.

Она закатывает глаза.

— Что? Ты имеешь в виду Марго? Ты сама навлекла это на себя. Думаешь, никому не будет дела, если ты ударишь невинного шестиклассника?

— Невинного? Что ты куришь? Ты же всегда его ненавидела.

По лицу Жасмин пробегает что-то похожее на недоумение. Она как будто совсем забыла, что я когда-то знала все ее секреты. Жасмин прочищает горло.

— Неважно. Дело даже не в этом.

Она наносит свежий слой малиновой помады и поджимает губы. Я ищу что-нибудь, что могу узнать, какую-то ее часть, которая сохранилась с прежних времен. У нее те же тонкие, ровные брови, вмятина в центре носа, оставшаяся после несчастного случая на физкультуре в пятом классе, те же прищуренные зеленые глаза.

— Что с тобой случилось?

Она выпрямляется.

— Со мной ничего не случилось. Алло? Люди меняются.

Я хочу верить, что это Марго украла ее у меня. Хотя на самом деле мы уже отдалялись друг от друга тем летом после восьмого класса. Жасмин не понимала, почему я перестала смеяться. Почему начала вдыхать еду, как воздух, все больше и больше, столько, сколько могла запихнуть в свой раздутый живот. Почему мне нужна жировая броня для защиты. Больше всего она не понимала, почему я режу себя.

Я помню выражение ее лица, когда впервые рискнула показать ей себя. Мы лежали в шезлонгах у ее бассейна. Мои руки дрожали, когда я поднимала край плавательных шорт. Мне хотелось, чтобы она увидела меня. Мне необходимо было показать ей, что происходит внутри меня, что мои нервы разлетаются на осколки. Но я не могла произнести ни слова. Могла только показать ей, отчаянно желая, чтобы она поняла. Надеясь, что Жасмин увидит, как боль, которую я писала на своей коже, это только вершина, только начало темного ужаса, не подающегося описанию.

На ее лице, когда она увидела мои ноги, застыла смесь замешательства, шока и отвращения. Она вскочила на ноги, как будто я превратилась в таракана.

— Мама хочет, чтобы я закончила кое-какие дела, — только и сказала она, заворачиваясь в шафрановое полотенце. Больше мы никогда об этом не говорили. Тогда меня в последний раз пригласили к ней домой. Несколько месяцев мы почти не разговаривали. К Рождеству мы стали чужими.

Я моргаю от воспоминаний с горячими, жалящими глаза слезами.

— Мы обе изменились.

Она смотрит на меня в зеркало, как будто тоже вспоминает.

— Да, наверное, да.

— Это не обязательно должно быть так.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Твой брат издевался над Аароном, — объясняю я, мой голос дрожит. — Вот почему я это сделала. Помнишь Аарона? Маленького чумазого мальчишку, который все время ел мелки? Сейчас ему восемь.

Она моргает.

— Это ничего не меняет.

— Джексон поставил ему фингал под глазом.

Жасмин поправляет свой кремовый свитер на плечах.

— Мне все равно, ясно? Это не моя проблема.

Я вздрагиваю.

— Просто скажи своей шавке, чтобы оставила меня в покое.

— Если ты не заметила, Марго делает то, что хочет.

— Поверь мне, я заметила. Ты должна быть осторожна. Сближаться с ней — все равно что обниматься с гремучей змеей.

— Она не так уж плоха. — Но при этих словах ее взгляд скользит по зеркалу.

— Да, точно. Если ты так думаешь, то действительно идиотка. Каждый имеет право порой быть глупым, но ты злоупотребляешь этой привилегией.

Что-то меняется в лице Жасмин, как будто закрывается дверь.

— Мне почти жаль тебя. Почти. Ты чуть не сломала нос Джексону. Моя мама плакала. Ты просто… ты психопатка, урод. Ты заслуживаешь всего, что с тобой происходит. — Она поворачивается и выбегает из туалета.

Я стою там, звук биения моего сердца отражается от кафельных стен. Боль прожигает меня насквозь. Я хочу оцепенеть, хочу, чтобы мое сердце было высечено из камня. Вместо этого я чувствую себя так, будто кто-то прижал зажженную сигарету к моей коже.

Глава 7

На уроке государственного управления я сижу сзади, на месте, расположенном ближе всего к окнам. Реку не видно сквозь деревья, пока в ноябре не опадут листья. Несколько красных кленов начинают уже окрашиваться, их листья становятся красновато-розовыми.

— Готовясь к тесту в пятницу, давайте подумаем о