Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... - Арсений Замостьянов

К великому сожалению, это знаменательное стихотворение нечасто встретишь даже в лучших научных изданиях Державина. В предисловиях его цитируют непременно, но не публикуют. А ведь с него начался поэт!

Самый долгий карточный загул случился с Державиным во времена его капральства в Москве, когда он поселился у кузена — майора Ивана Яковлевича Блудова — сына той самой Савишны, которая всё знала про масонов.

В Белокаменной преображенец Державин оказался проездом из оренбургских именьишек, где он проводил отпуск в обществе матери и брата. На семейном совете было постановлено: купить у московского дворянина Таптыкова деревушку в 30 душ. Для этого Державин и завернул в Москву с материнскими деньгами в чулке. Он попросил продлить отпуск на два месяца — в полку это восприняли благодушно, даже дали ход о производстве капрала Державина в сержанты. Признаться, он разнежился на свободе и не желал возвращаться к солдатской лямке. После «революции» дисциплина в гвардии поколебалась, длительные отлучки не считались вольностью. И досталась Державину вместо солдатской койки мягкая перина в доме Блудова.

Блудов — прославленная фамилия, но этот явно был от слова «блуд». Он пытался нажиться на бедном родственнике. Заметив интерес Державина к картам, Блудов пробудил в нём азарт. Это было нетрудно.

И материнские деньги Державин проиграл — как и всё остальное имущество. Блудов дал ему взаймы на покупку имения, но взял у несчастного игрока закладную, в которую Державин вписал не только новое имение на Вятке, но и другие фамильные крепостные дворы. Нужно было во что бы то ни стало выкупить закладную!

Мечтая отыграться, Державин сдружился с профессиональными игроками. Они споро научили его шулерским приёмам. Каждый день, как на службу, Державин приходил в трактир и предавался игре. Быть профессиональным картёжником и избегать мошеннических приёмов невозможно. И Державин обманывал олухов, наживался на чьём-то азарте, на страстях человеческих. Правда, если он встречал наивного, чистого человека — протягивал руку помощи, спасал. В Державине просыпалось робингудовское благородство, и шулерская эпопея продвигалась с переменным успехом.

Однажды в трактире Державин заметил, что ушлые подлецы обыгрывают в бильярд молодого офицера посредством поддельных шаров. Офицер сразу приглянулся Державину — и он шепнул ему два слова, после которых незадачливый бильярдист был спасён. Это был Пётр Гасвицкий — они тут же весело опрокинули по кружке и сдружились на всю жизнь.

Через несколько дней Державин спас от шулеров ещё одного несчастного новичка — пензенского дворянина. Разбойники решили расправиться над не в меру справедливым капралом, всюду сующим свой нос. И вот тут Державина спас Гасвицкий, вдвоём они дали отпор мерзавцам.

Самым опасным пройдохой из новых приятелей Державина был Максимов — шулер, авантюрист, вор. Наконец мать прапорщика Дмитриева подала в полицию жалобу на Державина и Максимова, которые обчистили как липку её сына при игре в «фараон». По словам истицы, они выманили у прапорщика вексель на 300 рублей и пятисотрублёвую купчую на имение, принадлежавшее его отцу. Державин испугался не на шутку! Они с Максимовым действительно решили проучить Дмитриева за то, что прапорщик постоянно проигрывал им в долг и не расплачивался. И хотя оба отпирались от обвинений, Гаврила Романович осознал, что азарт ослепляет, и, поддавшись искушению, он превратился в раба четырёх мастей, способного на любые преступления.

До Преображенского полка дошли вести, что новоявленный сержант в Москве заигрался. Дело это тянулось долго и ничем не кончилось, но Державин после заявления Дмитриевой как будто поглядел на себя со стороны и ужаснулся.

Из этого круга мало кто вырывался. А Державин победил эту страсть, этого «внутреннего супостата». В будущем он никогда не чурался карт, подчас садился за стол и чаще всего выигрывал. Карты любят хладнокровных, а картёжную горячку Державин одолел. Много лет спустя он написал пространную оду «На счастие» — своеобразное политическое обозрение, в котором мобилизовал для аллегории картёжные термины и сюжеты. Как будто мудрый, ироничный (да ещё и патриотически настроенный!) джентльмен пересказывает утреннюю газету.

Но победа над соблазном не пришла в одночасье, Державина ещё тянуло за карточный стол. То было лишь начало выздоровления.

В марте 1770-го Державин понял: пробил час, пора возвращаться на службу. Ему удалось освободиться от кабалы Блудова, но ни копейки за душой снова не было — кроме заветного материнского рубля-крестовика, который был его талисманом. Нужно было оставить Москву с её проклятыми трактирами — этот новый вавилон, растленный город, который казался тогда Державину виновником его падения. Рвать петлю, покуда не затянула!

Он, «возгнушавшись сам собою, взял у приятеля матери 50 рублей, бросился в сани и поскакал без оглядок в Петербург». То есть хотел поскакать без оглядок, а вышло-то иначе. Россию тогда баламутила чума — и сама хвороба, и панические сведения о ней. Державин уже видал мёртвых в санях. В сумасшедшие дни эпидемии на дорогах чаще, чем в другие времена, встречались лихие люди и перепуганные путники. В такой обстановке соблазны приобретают особенную силу…

В суматохе, в Твери Державин встретил бывалого картёжного приятеля и прокутил с ним все деньги. Ему удалось занять всё ту же роковую сумму — 50 рублей — у случайного знакомого. Путешествие в Петербург продолжалось. В Новгороде Державин снова сломался, втянулся в игру. Снова проигрался до последнего рубля-крестовика, потом выиграл несколько рублей — и двинулся в дорогу с покаянной молитвой.

На подъезде к столице, в Тосне — снова заслон: его остановила карантинная застава. Здесь нужно было задержаться на две недели. Но за проживание и обед, как назло, пришлось бы платить… Державин умолял офицера пропустить его — преображенца! Жаловался на бедность, на воров… Карантинная служба смилостивилась, но нужно было сжечь вещи — а именно сундук с бумагами, который волочил с собой Державин. А в сундуке — все черновики, с гимназических лет. Стихи, рисунки, ученические наброски. Главное — стихи, которых он немало написал в московском угаре. Эх, семь бед — один ответ. Сундук предали огню. После трёхгодичного отпуска вернулся Державин в полк, в Петербург. Там уже служил капралом его младший брат. Державин застал его в чахотке, выхлопотал отпуск для брата, собрал его в дальнюю дорогу — в Казань. Они простились: брату оставалось жить несколько недель. Прощай, Андрей Романович Державин!

Кое-какие стихи Державин восстановил по памяти, аккуратно записал в тетрадь. А в строках его уже прорезывался собственный голос.