Они учились в Ленинграде - Ксения Ползикова-Рубец

Я не хочу, чтобы они прочли ее одни.

Я читаю эту фразу в классе и говорю о мести врагу за неслыханные страдания Ленинграда.

— А фашисты знают, сколько народу у нас умирает? — спрашивает кто-то из девочек.

И вдруг класс оживает, слышатся страстные, полные ненависти слова:

— Ты думаешь, не знают?

— Они хотят запугать нас!

— Не выйдет!

— Вы слышали, слышали?.. Хлеба прибавили! Вместо ста двадцати пяти граммов будем получать целых двести. А вы, как донор, приравнены к рабочим, — значит, триста пятьдесят.

Этой новостью меня встретили сегодня в учительской, но я ее уже знала от соседки по квартире и от всех учащихся, с которыми шла по дороге в школу. Всё это результат работы «дороги жизни», созданной через Ладожское озеро.

«Дорога жизни» — еще одно доказательство заботы Родины — «Большой земли» — о нас, ленинградцах.

В бомбоубежище спрашивала учащихся, ведут ли они дневники.

— Я веду дневник, — говорит Аля, — только записываю наспех, в школе. Дома при коптилке не хочется писать.

— Если он у тебя с собой, прочти несколько записей. Аля вытаскивает синюю школьную тетрадку.

— Я прочту только выдержки, всё не могу, — говорит она.

«15 декабря. Пока с учебой всё благополучно. Имею два «хор.» и одно «отлично», а «посредственно» нет.

С едой очень плохо. Сегодня не было во рту ни крошки до трех часов.

В три часа съела тарелку жидких кислых щей и выпила две чашки пустого чаю.

Приходится стоять в очереди за хлебом и пропускать школу. Голова кружится от недоедания.

Пока сидишь в школе, об еде не думаешь, а как придешь домой, то сосет под ложечкой.

Надо всё-таки учиться и как можно лучше и добросовестнее. Надо быть выносливой и силой воли подавить ужасы голода.

25 декабря. Замечательный день: прибавили хлеба на семьдесят пять граммов. Это огромная радость для всех ленинградцев.

Настроение сразу у всех поднялось. Люди от радости чуть не плачут. Теперь уж ничто не страшно. Буду ждать дальнейших улучшений и исполнения желаний».

Последний день старого, 1941 года оказался богатым событиями.

В 2 часа дня собрались на педагогический совет. Хотим его провести без «постороннего вмешательства», как говорит директор, а поэтому, распустив детей по домам, спускаемся в бомбоубежище.

В самом большом секторе нашего бомбоубежища стоят стол и длинные скамьи.

Как изменились наши учителя!

Смотрю на старушку Марию Николаевну. Она очень похудела и постарела, но, несмотря на свои семьдесят два года, очень работоспособный человек. Я знаю, как ей тяжело готовиться к урокам при ее зрении. Работать при лучине, при коптилке ей очень трудно. Задерживаться в школе, чтобы заниматься при освещении, — значит, идти по темной улице и рисковать упасть на обледенелых тротуарах. Переехать в школу она не может.

— Поймите, я должна сохранить свою работоспособность, — говорит она. — Дома у меня удобная кровать, кресло у печурки, радио. Я всем этим очень дорожу. Я много лежу, и это меня поддерживает.

Старшие девочки говорят:

— Мария Николаевна — замечательный человек и учительница. Мы знаем, как ей трудно, но уроки ее всегда интересны.

Рядом с ней Александр Павлович — наш преподаватель дарвинизма. Он очень плохо себя чувствует. Сидит тепло укутанный, подняв меховой воротник шубы и вобрав голову в плечи. Весь его облик напоминает нахохленную большую птицу. За него страшно.

Лидия Михайловна очень изменилась.

Лица у всех бледные, синева под глазами.

— Начнем, товарищи, — говорит директор школы. — РОНО в своем последнем приказе отметил нас, как работоспособный коллектив, деятельно помогающий фронту. Среди нас есть доноры, медицинские сестры, дружинницы.

Мы собрали много теплых вещей и отправили на фронт изделия наших рукодельниц…

В подвале очень тихо, лишь спицы постукивают в руках наших вязальщиц.

В городе тяжело ухают снаряды, разрывы где-то близко.

Ольга Матвеевна докладывает об уроке математики в 6-м классе, на котором она была как председатель предметной комиссии.

— Урок не был до конца продуман… Учительница недостаточно требовательна к учащимся…

Доклад Ольги Матвеевны возбудил прения о том, что мы можем и чего не должны сейчас требовать от наших учащихся.

Спорили горячо.

Второй вопрос — о методике урока в обстановке наших дней.

Тут уже не спорят. Каждый говорит, что он делает, чтобы пройти программу и облегчить детям усвоение материала.

Антонина Васильевна, заключая прения, сказала:

— Я надеюсь, что и в этом году в нашей школе будет выпуск. Программа должна быть пройдена полностью.

На заседании педагогического совета была представительница райкома партии.

Она говорила о труде рабочих Кировского завода, находящегося буквально рядом с фронтом, и о мужественной работе ремесленников, таких же ребят, как и наши школьники.

— От вашего коллектива мы ждем упорной работы и твердо уверены, что вам будут по плечу все трудности, — заканчивает она свою речь.

Да, школа живет и работает…

Выходя из школы, вижу, как Маруся, наша техническая служащая, собирает уборщиц, чтобы с санками идти в булочную, где стоял в очереди и упал ослабевший учитель физики Силаков.

Слышу, как Антонина Васильевна говорит:

— Я вечером принесу немного настоящего кофе и сахару. Это его согреет и поддержит.

Откуда она возьмет кофе, сахар? Оторвет от себя. В этом и есть подлинная забота о товарище.

Вернулась домой и вижу, что все разбитые стекла в окнах комнаты заложены подушками и завешаны коврами.

Это сделано руками моей приятельницы. Она до войны была руководителем экскурсий в Эрмитаже, а сейчас работает у станка на одном из военных заводов и живет у меня.

Мы решаем встречать Новый год и подумать в эту ночь о наших близких. В маленькой кастрюльке, которая когда-то служила годовалому Борису, варю пшенную кашу. Могла ли я думать в те дни, что эта голубая кастрюлька с петушками доживет до времени, когда Борис на фронте, а я здесь и так близка к смерти!

Не надо об этом думать, а сегодня в особенности!

Надо жить и сегодня встречать 1942 год. Он должен быть счастливее уходящего.

Обшариваю ящик буфета и нахожу чуточку корицы и несколько сухих груш. Всё это идет в кашу. Жира и сахара у меня нет.

На столе кусок сыра, полученного вместо масла, и пол-литра портвейна, выданного по карточке.

Стол накрыт белой скатертью, и на нем моя лучшая посуда. Холодно.

Нам грустно, и мы долго не засиживаемся.

Наступает 1942 год.

Надо работать!

Новогодние елки

Вчера с 8 часов утра дежурила в школе. Увы, и там нет электричества. Комнату освещает коптилочка, сделанная из чернильницы. Очень холодно, так как окна забиты фанерой.

Нужно было распределить среди детей, не учащихся в школах, четыреста платных, пятирублевых, билетов на елку.

Дети и взрослые шли за ними непрерывным потоком, и билетов на всех желающих не хватило. Отказ в билете вызывал тихое и глубокое огорчение у одних и резкий протест у других.

Весь день завуч школы и одна из молодых учительниц делают из бумаги пакетики для сладостей. Пробую им помочь, но быстро сдаю: пальцы не гнутся от стужи.

Директор школы носит ящики и мешки со сладостями. Всё это запирается в его кабинете. Развешивать будет комиссия. Каждый пакетик должен весить двести пятьдесят граммов; в нем печенье, курага и конфетка «чайка». Сладости будут выдаваться завтра на елке. Младшим детям в школе будет устроен праздничный обед, а старшие пойдут на елку в театр; там будет спектакль и обед. Сладкое получат только младшие.

Прощаясь с детьми 31 декабря старого года, я сказала:

— Желаю вам радостей и успехов в 1942 году. В московской Руси в день Нового года люди дарили друг другу яблоки. Но вас так много, что я всё равно не смогла бы вас всех одарить яблоками. Сейчас и подавно мне этого не сделать. Но я жду от вас новогоднего подарка…

На меня поднимаются изумленные глаза.

— Да, подарок… описания новогодних елок.

Дети улыбаются. Миша острит:

— Это много дороже яблок. До Петра Новый год праздновался 1 сентября, когда яблоки были дешевы. А сейчас нужно писать при коптилке.

— Тем ценнее подарок, — говорю я.

Моя шутка о подарке имела неожиданные результаты. Несколько человек из 6-го класса «подарили» мне свое описание елок.

Все детские работы написаны чернилами очень тщательно. При свете коптилки читаю эти записи Тане. Аня, худенькая светловолосая и очень ласковая девочка, пишет в своем дневнике:

«Когда мы узнали, что в школе будет елка, мы очень обрадовались. Елка в осажденном городе!.. Трудно даже поверить. Всем хотелось быть «младшими», чтобы получить пакетик сладостей.