Подсолнухи зимой - Екатерина Вильмонт

– Чужие письма не читаю!

– Ты даешь!

Тошка сунула тетради в ящик стола и, когда Таська вышла, заперла ящик. Завтра утром Таська поедет на урок музыки, и тогда можно будет заглянуть в тетради.

«Не могу сейчас видеть Марго. Все кажется, она вот-вот скажет: „Папа, ты сломал мне жизнь!“ Я сперва даже раскаивался, что устроил ту сцену, но, с другой стороны, зачем ей этот журналистишка? И он же бросил ее… Мерзавец! Она еще слишком юна, чтобы жить с таким… Да, наверное, еще не вошла во вкус, молоденькие редко что-то понимают в плотской любви, правда, аргументы у него уж больно убедительные… тьфу, как подумаю, что он мою Марго… А она хороша, ах как она хороша была, когда сидела, прикрывшись руками… Эти мысли надо гнать от себя, это грех уже непростительный… И все-таки я слишком импульсивен, нельзя было так… В конце концов, Марго уже совершеннолетняя…»

Тошка задумалась. Что же такое там произошло? По-видимому, дед застал маму в постели с каким-то журналистом. Девочку затошнило. Она перелистала тетрадь назад, но об этом случае ничего не говорилось. Там были рассуждения о том, как странно, что женщину, благодаря которой он опять начал сочинять музыку после смерти жены, зовут Музой. И еще о том, что Руза и Муза рифмуются…

Тошка открыла другую тетрадь.

«Марго вчера заявила мне, что ждет ребенка. И так на меня посмотрела, что все возражения застряли у меня в глотке. Она не простила мне той истории, хотя прошло столько лет. И я не посмел ничего возразить. Напротив, залепетал, что, слава богу, теперь я смогу ей помочь материально. А когда она сказала, что хочет забрать из Тбилиси теток, я даже обрадовался. И подумал, что моя любовь к Н. давно умерла».

Да, конечно, Н. – это Нуцико! Ничего себе! Тошка перевернула еще несколько страниц.

«Я боялся встречи с Н. здесь, в моем доме. И не зря боялся. Приехала старая, высохшая женщина, прокуренная, вся воплощенный укор. Хотя она никогда ничем меня не укоряла, у нее слишком развито чувство юмора. Но мысль о том, что я буду постоянно видеть ее здесь, показалась мне ужасной. Слава богу, вчера она объявила, что уезжает во Францию преподавать. Конечно, она поняла мои чувства. Или я ей стал неприятен, я ведь тоже уже старею, я старше нее, но я еще полон сил, я еще мужчина, а она уже… старуха. Какую жестокую шутку сыграла с нами жизнь. Но я сейчас добираю то, чего был лишен в молодые и зрелые годы, а она… Ей уже ничего не добрать. Хотя как посмотреть: в профессиональном смысле для нее приглашение во Францию, вероятно, очень существенно. И слава богу! Я, правда, теперь редко бываю в Москве, но все равно… Я рад, что она уедет, а вот Эличка, чистая душа, чудесное существо, она так счастлива, что у Марго ребенок, что она будет его растить, что опять у нее семья. Хорошо, хоть кто-то рядом счастлив. Марго даже не ответила мне, кто отец ребенка. Вообще с тех пор, как она вытащила меня из нескольких депрессий, она забрала надо мной большую власть, но я так люблю ее, что с радостью покоряюсь. Она добра, бесконечно добра… Я побаивался говорить ей о том, что хочу купить домик в Финляндии, но она поддержала меня всецело! И даже помогла с оформлением, меня ведь легко надуть. Эта красота природы, сказочный голос Асты, поющей мою музыку, позднее признание… Могу сказать, что я почти счастлив… Почему почти? Вероятно, потому, что бóльшая часть жизни прошла в изоляции от мира и я как музыкант многого по этой причине просто не успел… Кстати, это Марго объяснила мне, что лучше поздно, чем никогда, что надо полной мерой наслаждаться тем, что дано, а не лить бессмысленные слезы над загубленным прошлым. Наверное, лучшее, что я создал, это Марго! Но я виноват перед ней безмерно. Как-то я рассказал о той сцене Асте. Она спросила: неужели дочь простила тебя? И я с легкой душой ответил: да, простила, она любит меня не меньше, чем я ее. И тогда Аста сказала эту фразу: „Значит, лучшее, что ты создал, – твоя дочь…“»

«Я удивился, что Марго назвала дочь Викторией. Мне бы хотелось, чтобы внучку звали Этери. Но, видимо, Виктория – это победа Марго. Победа над чем или над кем? Может быть, надо мной? Да нет, скорее всего, над мужиком, сделавшим этого ребенка… Она ничего о нем не говорит, никогда. Новорожденной я Викторию не видел, был в Австралии с концертами. Сейчас ей уже семь месяцев, это прелестное существо, черноглазое, смугленькое, улыбчивое. Увидела меня, заулыбалась, пошла на руки, схватила за нос, стала смеяться… Ужасно напоминает маленькую Марго, и я уже люблю ее. Дома ее зовут Тошкой, милое имя. Уверен, вырастет красавицей. Марго молодчина, сильная, смелая. Жаль, у нее нет мужа, хотя я, стыдно признаться, рад этому. У нее мало свободного времени, но она всегда находит час-другой, чтобы поговорить со мной, развеять какие-то сомнения и страхи. Я не так давно купил дачу, а она уже превратила ее в семейное гнездо… Здесь старомодно, уютно именно так, как я люблю, здесь пахнет Эличкиной стряпней, а что может быть вкуснее Эличкиной стряпни? Вот уж объездил за эти годы почти полмира, бывал в лучших ресторанах, даже у знаменитого „Максима“, но вкуснее Эличкиных яств нет ничего. Кстати, у Максима я был с Н. Не удержался, позвонил ей, когда был в Париже, решил проверить себя. Она пришла, очень элегантная, впрочем, у нее всегда была элегантная стать, дело не в тряпках, она не одевается в модных домах. Смотрел на нее, пытался вспомнить то сумасшествие свое, ту бурю чувств… Одни воспоминания… Она умна, образованна, как всегда иронична, говорить с ней удовольствие, но чувства остыли… У нее, вероятно, тоже… Глупо, что мы так ни разу и не переспали…»

Ни фига себе, подумала Тошка.

«… Я спросил ее, не жалеет ли она об этом. Она молча смерила меня насмешливым взглядом и ответила: – Саша, я ни за что не стала бы спать с мужем моей сестры. Ну а любить тебя никто не мог запретить мне. Я любила. И слава Богу, совесть моя чиста перед памятью Этери.

– Тогда почему же ты уехала во Францию, не осталась жить у нас?

– Потому что я хотела этого! Потому что мне было это интересно! Разве ты не заметил еще, не понял, что я всегда поступала так, как хотела?

– Ты лукавишь, Нуца, я знаю, ты хотела спать со мной… Но твои моральные принципы оказались выше нормального человеческого желания…

– Саша, я знаю одно – ты все-таки любил меня, любил много лет, а если бы я спала с тобой, твоих чувств хватило бы от силы на год. Поверь, платонические отношения подчас бывают куда лучше и красивее плотских, и уж точно долговечнее.

Она утешается этим, что ж, пусть. Да, я любил ее, много лет она была для меня, наверное, главной женщиной в жизни… Черт побери, в тот момент ее слова вызвали у меня только раздражение, а вот стал писать – и вдруг понял, она права! Она уже старая и всегда заботилась о душе… А я… Боюсь, что в мире ином друг друга мы не узнаем… Я погряз в грехах, а она… Но мне рано еще думать о душе, я еще мужчина, действующий мужчина… И это сейчас главное. Я не слишком верю в загробную жизнь. А она… пусть утешается своей чистой совестью, если нечего вспомнить на склоне лет».