Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

Сирин насмешливо изогнула бровь.

— Пешком? Без коня?

— Ах да, я и забыл. Для татарина конь ближе жены! — И Ваня громко расхохотался.

В словах его была правда, быстроногий конь в пути мог спасти воину жизнь, тогда как жена ему только мешала. Но Сирин ничего не ответила.

Постоялый двор представлял собой огромное унылое деревянное сооружение. Внизу помещались кухня, общая зала для путников, каморки слуг и конюшня, комнаты отдыха для проезжих находились на втором этаже.

В зале уже был накрыт стол, но Сирин посмотрела на него с неприкрытым отвращением. Столешница была уставлена деревянными тарелками с наваленными кусками жареного мяса, которое буквально исходило жиром. Еще не приметив зажаренной целиком свиной головы, лежавшей на одной из тарелок, Сирин уже поняла, что это за мясо, — за время пути она научилась различать запахи. В гневе она обернулась к хозяину, который семенил мимо, крепко обняв полупустую водочную бутыль, и схватила его за грудки:

— Разве у тебя ничего больше нет, кроме этой гадости?

— Как ты назвал мое угощение? Гадостью? Да лучшего свиного жаркого ты не найдешь до самой Москвы… — Старик сверкнул глазами на нахального татарина, но, увидев саблю, поспешил прочь.

Едва войдя в помещение, Ваня сразу заметил взгляд Бахадура, полный злости и презрения, и быстро встал между татарином и тарелками с мясом, ему показалось, что Бахадур готов смахнуть их на пол:

— Успокойся, сынок. Хозяин ничего плохого не хотел, у него наверняка найдется для тебя чем перекусить.

— Я не твой сын, — рассерженно выдохнула Сирин.

— Благодарение Богу, что не мой! — Ваня со вздохом перекрестился и вышел вслед за хозяином, чтобы принести «чертову татарскому невеже», как он окрестил Бахадура, рыбы или козлятины на ужин. Хорошо хоть другие заложники не такие привереды, подумал он. Им вахмистр объяснил, что зачастую в России, кроме свинины, другого мяса нет. А их пророк наверняка не захочет, чтобы все они умерли с голоду. Некоторым пленникам жаркое показалось настолько приятным на вкус, что теперь они с недоумением спрашивали Ваню, за что пророк запретил им такое лакомство. «Ваш пророк никогда не пробовал настоящей русской поджарки», — отвечал Ваня, а вокруг непременно раздавался хохот. Но Бахадур был непреклонен, он брезговал водкой, которая сама по себе была напитком нечистым, и держался подальше от всего, что хоть немного отдавало свининой.

С большим трудом Ваня вытребовал у хозяина кусок копченой рыбы и молча бросил его Бахадуру, затем уселся рядом с капитаном и глубоко вздохнул:

— Хорошо бы, Сергей Васильевич, поскорее Москва, иначе я этого чистенького татарчонка просто придушу.

Тарлов улыбнулся ему и подмигнул:

— Оставь это, Ваня. Ты сам сказал, что тому, кто тронет этого парня, я выпущу кишки.

— Да, никогда я не умел вовремя рот захлопнуть, — жалостливо протянул старый вахмистр. Впрочем, злость его продержалась ровно до той поры, пока он не выпил здоровую чарку водки и не закусил сочным куском свинины. Драгуны и большая часть заложников последовали его примеру, поэтому, когда пришло время отходить ко сну, трезвых не было.

Никто, исключая Сирин, не дал себе труда подняться наверх, а потому общая зала представляла собой зрелище дикое и странное. Повсюду валялись спящие люди — караульные, заложники и немногочисленные проезжие, поначалу державшиеся в стороне, — из-под столов доносились храп и бормотание.

Когда Сирин вышла из залы, ей пришло в голову, что сейчас никто не помешает ей оседлать коня и вернуться в орду. Но эту идею она отбросила — побег мог разозлить русских, тогда они ополчатся на ее народ и наверняка накажут его, а Монгур в ней разочаруется. Видимо, придется принять свою судьбу и попытаться перед грядущей, неотвратимо жестокой смертью сделать большое дело. С едва слышным вздохом Сирин поднялась по лестнице, приказала служанке принести в комнату ведро с водой и миску. Совсем недавно она умывалась в ручье, но теперь наконец осталась одна и решила использовать эту редкую возможность и вымыться с головы до ног. Так привыкли купаться женщины ее племени — на берегу озера или речушки — в душные, тяжелые летние ночи. Получив требуемое, Сирин сунула девчонке в руку копейку и шикнула, чтобы та убиралась. Служанка надулась, но подчинилась, и весь остаток ночи увивалась вокруг Тарлова. Тот внезапно проснулся, поднялся и потребовал еще бутылку водки, но, к великому сожалению девчонки, военный не обратил никакого внимания на ее смазливое личико и повалился обратно. Во сне он время от времени сжимал кулаки, точно желая придушить кого-то, — ему снился юный татарин, который крепко засел в его мыслях.

9

До сей поры Сирин знала только степь, ровную и бескрайнюю, поэтому вид Уральских гор поразил ее. Путь сразу стал заметно сложнее, отряд ехал по извилистым узким дорогам, часто рядом с дорогой открывалась глубокая пропасть или же, наоборот, сверху нависала отвесная скалистая стена. Тогда Сирин прикрывала глаза, чувствуя, как открывающееся ущелье затягивает ее вниз, и благодарила Аллаха, что конь ее был увереннее на ходу, чем лошади большинства других заложников. Постоялые дворы, где они ночевали, постепенно становились все более убогими и грязными. Отдельные комнаты полагались только богатым гостям или офицерам. Сирин ютилась вместе с остальными заложниками в общей зале или на лежанке у печи. Уборная зачастую представляла собой несколько бревен на краю ущелья и канат, за который надо было держаться, если не хочешь упасть в пропасть. В эти дни Ваня зорко следил, чтобы никто не напивался, помня множество рассказов о том, как путники, злоупотребившие водочкой, выходили «до ветра» и оканчивали свою жизнь на дне ущелья.

Зато им не приходилось бояться волков, медведей и разбойников, составлявших немалую опасность для купцов и простых путников. Даже отъявленные головорезы остерегались встречаться с солдатами царской армии, а любой волк, подкравшийся ночью к развалюхе, которую хозяин именовал постоялым двором, рисковал познакомиться с пулей из драгунского ружья. Но до серьезных неприятностей дело, слава богу, не дошло.

Отряд уже успел достичь западных склонов гор, когда Тарлов увидел карету, запряженную тройкой лошадей, которая стояла в стороне от дороги, накренившись, кузов наполовину нависал над скалистым берегом реки. Каждую минуту она могла сорваться вниз. Немолодой кучер в поношенном кафтане из овечьей шерсти и облезлой меховой шапке суетился вокруг, пытаясь не дать повозке рухнуть с обрыва. Другой мужчина, еще старше, в парчовом кафтане с беличьим воротником, помогал ему. Из недр кареты доносился перепуганный девичий визг.