Где ты, мой незнакомец? - Кэтлин Вудивисс

Эштон был неглуп и еще в самом начале ухаживания быстро понял, что труднее всего будет объяснить Роберту Сомертону, как это — в то время, когда сам он хлопотал об устройстве судьбы старшей дочки, младшенькая скоропалительно влюбилась и выскочила замуж за незнакомца! Путешествие в Натчез закончилось трагедией, и встреча Эштона с тестем так и не состоялась. Известие о ее гибели достигло Нового Орлеана прежде, чем Эштон оправился от ран, чтобы самому поехать туда. А к тому времени, когда он вернулся в город, судья Кэссиди уже был на смертном одре. Эштон узнал, что Сомертоны, отец и дочь, распрощавшись с судьей, спешно отплыли в Англию, даже не позаботившись узнать, удалось ли уцелеть мужу Лирин.

Порыв холодного ветра вернул Эштона к действительности. Он подставил ему свое разгоряченное нахлынувшими воспоминаниями лицо и почувствовал, как по нему забарабанили холодные капли дождя. Прохладный ветерок пробрался под теплый халат и коснулся обнаженного тела. Эштону невольно вспомнилась такая же прохладная ночь, когда они плыли по реке — это был последний день его счастья, он жил в его памяти и поныне, но теперь в его сердце навеки воцарились боль и отчаяние. Невзирая на то, что и его судно, и другие лодки много дней подряд бороздили реку вверх и вниз по течению, прочесывая окрестности, понадобилось почти неделя прежде, чем он смог поверить в неизбежное. Они обнаружили тела нескольких пиратов, уже полуразложившиеся, но Лирин исчезла без следа, не оставив после себя даже клочка одежды. Эштону пришлось смириться с тем, что Лирин стала еще одной жертвой, которую потребовала река, не первой и, увы, не последней. Так его первая и единственная любовь исчезла без следа, а равнодушная река продолжала безмятежно нести свои волны. Три долгих года воспоминания о жене не давали ему покоя. И вот пробудилась надежда. Встанет солнце и жизнь начнется заново. Ведь Лирин снова с ним.

Глава 2

Она возвращалась к жизни из небытия, будто медленно всплывая на поверхность сквозь толщу воды. Прошлого у нее не было, было только настоящее. В этом безвременном континууме ни память, ни разум не играли никакой роли. Она, словно эмбрион в утробе матери, плавала в кромешной тьме, дышала, следовательно, существовала, но была отделена от остального мира тончайшей невидимой пеленой. Слабый свет по ту сторону манил ее к себе. Независимо от нее какой-то неясный инстинкт подталкивал ее сознание, но едва она робко приближалась к этой невидимой преграде, куда уже достигали первые слабые лучи действительности, как острая боль начинала ломить виски. Готовая на все, лишь бы избавиться от мучений, она вновь ускользала за невидимую пелену, не в силах прервать свое безмятежное, безболезненное существование и предпочесть страдания и боль грезам и забвению.

Словно из далекого тоннеля до нее смутно донеслось эхо чьих-то голосов, невнятный рокот Она все силилась разобрать слова, но вначале не слышала ничего, кроме невнятного бормотания. — Вы меня слышите? — голос стал громче и теперь она поняла, — Мадам, вы меня слышите?

Сопротивляться было бесполезно — ее против воли тащили наверх, где ждала ее боль, и в отчаянии она слабо застонала. Она испытывала адские муки — все ее несчастное тело болело и ныло, будто в нем не осталось ни единой целой косточки. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, а когда она попробовала слабо пошевелиться, то чуть не закричала от нечеловеческой боли. Ей удалось приоткрыть глаза, но жалобно застонав, она поспешно прикрыла их рукой, отвернувшись от окна. Даже слабый свет заходящего солнца после полной темноты показался ей ослепительным.

— Эй, кто-нибудь, задерните шторы! — приказал сидевший у изголовья кровати незнакомый мужчина. — Свет режет ей глаза.

Наконец к ее облегчению комната погрузилась в приятный полумрак. Утонув в высоко взбитых подушках, она машинально потрогала болевший лоб и отдернула внезапно задрожавшую руку, когда нащупала небольшую шишку. Ранка немного саднила, но она никак не могла вспомнить, откуда она взялась. Немного поморгав, она заметила, как неясная тень над ней постепенно приобрела четкие очертания пожилого мужчины с седой бородой. Пышные усы, казалось, посеребрил иней, глубокие морщины свидетельствовали о том, что он уже далеко не молод. Безжалостные годы, однако, оказались бессильны притушить молодой огонек в серых глазах, где и сейчас плясала смешинка. Очки в железной оправе придавали ему довольно строгий вид, но и они не могли скрыть живой блеск глаз.

— А я уж было подумал, что вам, моя дорогая юная леди, явно не по душе наше общество. Если позволите, меня зовут Пейдж, доктор Пейдж. Меня пригласили сюда понаблюдать за вами.

Она уже приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но голос ей не повиновался, из него вырвался неясный хрип. Девушка провела шершавым языком по растрескавшимся губам и доктор, сообразив, что она умирает от жажды, потянулся за стаканом с водой, который подала негритянка. Обняв ее за плечи одной рукой, он приподнял беспомощное тело и поднес стакан к ее губам. Когда она напилась, он вновь бережно опустил ее на подушки и положил мокрую, холодную тряпку на ее вспотевший лоб. Боль немного отступила и теперь она могла уже без особых усилий смотреть, не мигая.

— Как вы себя чувствуете? — добродушно спросил он.

Вместо ответа она слегка нахмурилась и обвела комнату вопросительным взглядом. Она лежала на необъятной кровати, укрытая покрывалом, под спину ей подложили подушки. Над ее головой висел изумительной работы балдахин бледно-розового шелка с вышитыми по нему розами, которые казались живыми. Стены комнаты были сплошь покрыты розовыми и бледно-желтыми цветами, их краски весело сверкали на фоне изумрудно-зеленой травы, и лишь кое-где в этом разноцветье мелькал коричневый мазок. Шторы на окнах были тоже нежно-розовыми, как утренняя заря, украшенные по краям роскошной бахромой и забавными ярко-зелеными кисточками. В углах тут и там стояли кресла, обитые пестрой тканью в цветочек.

Комната была очаровательна — большая, светлая, роскошно обставленная, но все же она почувствовала себя неловко, словно попав сюда из совершенно другого мира. Все вокруг было ей незнакомо. Ничего этого она прежде не видела — ни картин, ни мебели, даже стакан, из которого она пила, был ей незнаком. Даже теплая фланелевая сорочка, которая была на ней, и ту она не могла узнать, что же говорить о людях, которые смотрели на нее из всех углов?! Две пожилые леди рука об руку замерли у плотно занавешенного окна, а рядом с ними — огромная негритянка в белоснежном накрахмаленном переднике и таком же ослепительном чепце с оборками, она выпрямилась во весь рост за стулом, на котором примостился доктор. За их спиной другой мужчина, помоложе, уставился на пламя в камине. Но лица его не было видно, а чтобы его разглядеть, ей пришлось бы повернуться на бок, но при одной мысли об этом все ее мышцы свело болью. Единственное, что она смогла разглядеть, это темные, густые волосы, белую шелковую рубашку и темно-серые брюки, которые были на нем. В ней зародилось невольное любопытство, ведь по сравнению с другими, которые, не стесняясь, разглядывали ее, как диковинного зверя, только он один не сделал ни малейшей попытки повернуться к ней.