Стадия зеркала. Когда женщина знает, чего хочет - Этери Чаландзия

Второе потрясение было связано с одним добрым знакомым. Мужчина был состоятелен, розовощек, ухожен, источал ароматы дорогого табака и неплохого одеколона и, зная о моем твердо дружеском к нему отношении, без задних мыслей настойчиво приглашал (с подругой, можно без) на фирменный пирог с курагой. Перспектива посмотреть на что-то, сделанное в двадцать первом веке мужчиной своими руками на кухне, интриговала отчаянно. Наконец настал день, и мы с подругой заявились смотреть на чудо. Лучше бы мы на метро покатались. Ни я, ни девушка, как ни старались, куска не могли проглотить, все время отвлекаясь на обстановку. Было такое ощущение, что квартиру никто не мыл, не чистил, не красил, не любил, не убирал, да и не нужна она была никому последние полсотни лет. Мы сидели посреди этой помойки, как две расфуфыренные вороны, мучительно соображая, как в доступных выражениях объяснить неплохому парню в хорошем костюме, что засохшие макароны на оконном стекле – это не дизайн, что локти гостей не должны прилипать к столу, а от жилья в целом должно оставаться ощущение, что в нем живет молодой человек, а не три парализованные старухи. И ведь не в бедности дело, какие-никакие доходы у молодого человека уже были, скорее это напоминало незавершенный процесс воспитания. Умываться, чистить зубы и ухаживать за собой родители его научили, а дальше или на что-то отвлеклись, или надоело, и парень так ничего и не узнал о влажной уборке и возможностях современного пылесоса. И ведь он был не одинок. Даже не знаю, жалеть или радоваться, что ни тогда, ни позже, я так и не увидела его спутницу жизни?

Третий случай связан с чистой радостью. Это был дом моей мечты, в который мне повезло попасть как-то раз на юге. Небольшое помещение – прихожая, налево кухня, направо ванная, одна комната и веранда. Отполированные солнцем и временем деревянные полы, беленые стены, немного старой мебели со скрипом, характером и вкусным запахом, стеллаж с красным вином, сундук с книгами, «почитанными» любознательными мышками, кафель на веранде и бескрайнее море до самого горизонта. Я как в сказке прожила в этом доме неделю. Босая, спускалась с утра к воде и уплывала за горизонт, здороваясь со всеми рыбами, птицами и веселыми южными облаками. После купания брала на рынке сыр, хлеб и помидоры размером с мою голову. Обедала, как библейский герой, сидя под натянутым холщовым тентом на веранде. Потом читала, писала, гуляла, пела, плясала, не знаю – жила. Вечером шла в крошечный кинотеатр, в котором каждый день, мне на радость, давали новый фильм, а ночью, под сыр и вино, сидела и слушала, как вздыхает внизу море и перекликаются невидимые существа, то ли птицы, то ли рыбы, то ли души погибших моряков. И как будто в какое-то охранное кольцо меня тогда взяли – не то что ни одна человеческая сволочь не докучала, даже ни один комар не укусил. А может, ни сволочей, ни комаров там просто не было?

Вот так, на краю моря, в одиночестве и легком опьянении, я тогда поняла, как же здорово жить там, где ты хочешь и как ты хочешь. А если повезет найти того, кому это все понравится так же, как тебе, это и будет простое и чистое человеческое счастье.

Моё?

Когда мне было совсем мало лет и в окружении грузинских нянек я копалась в песке на пляже, у меня не возникало и тени сомнения о границах и масштабах моего мира. Мне принадлежало ВСЕ. Море, солнце, песок, облака, чайки, няньки, посетители пляжа, белокурый мальчик под соседним зонтиком и все его игрушки.

Прошло время, и мои взаимоотношения со своим и чужим углубились, расширились и усложнились. С одной стороны, детская безмятежная уверенность, что весь мир мой и точка, не сильно пострадала. Любуясь закатом, Ниагарским водопадом, архитектурой Барселоны или мужем Анжелины Джоли, я, как и в детстве, продолжаю думать, что это все – мое. Возможно, у испанского народа и голливудской звезды есть свое мнение на этот счет, но в каком-то смысле и у меня мою уверенность никто не в силах отобрать. С другой стороны, очевидно, что все не так просто.

Чаще всего «мое» – это форма речи. «Моя вилка» в ресторане, «мой номер» в гостинице или «мой автобус» приехал суть очевидная условность. Но тем не менее собственнический подход и дрейфующее воображение позволяют нам начисто забыть о сотнях голов, спавших на «нашей» подушке, и тысяче рук, лапавших «нашу» вилку.

Однако предмет все стерпит, и Эвересту глубоко начхать, считаю я эту гору своей или нет. К сожалению, совсем иначе обстоит дело с людьми. Здесь вопрос собственничества стоит ребром и создает массу проблем. Например, что мы имеем в виду, когда говорим «мой муж»? Для любой женщины эти два простеньких слова вмещают гораздо больше смысла, чем они того заслуживают. «Муж» означает, что умелая, хитрая, ловкая охотница использовала ситуацию, обстоятельства и свои способности и обездвижила, стреножила и окольцевала недалекое, неженибельное и похотливое существо, так же склонное к моногамии, как дикий кролик к воздержанию. Это слово – медаль на груди победителя. Слово «мой» означает – руки прочь, хищные стервы! Но это все внешние сигналы и предупреждения. Они транслируют уровень тщеславия и уверенности (или неуверенности) женщины в себе, мужчине и их отношениях.

Другое дело – сигналы внутри союза. Не знаю, может быть, мир так и кишит умными женщинами, у которых на все вопросы есть варианты правильных ответов, но мне до сих пор непонятно, как грамотно разделить мужчину на своего и чужого. Это только на первый взгляд кажется, что он весь такой цельный и неделимый. Чем дольше он живет, тем большим количеством налипших на него персонажей обрастает. Его мама, понятное дело, неистребима, как пыль. Она всегда была, есть и будет, даже когда сама собой закончится. И вообще, это святое. Дальше идут бывшие жены, дети, друзья, любовницы вчерашнего дня, сегодняшние подруги и завтрашние враги.

Бывшие жены, хоть и отступают с паспортных страниц, но за горизонт, к сожалению, не заваливаются. Да и сложно куда-то завалиться, когда ты нарожала мужчине кучу наследников и продолжаешь мечтать о его недоеденном имуществе. Даже благополучно устроив свою жизнь, эти женщины часто продолжают мотылять перед лицом нового союза, периодически напоминая свежеиспеченной миссис, что, во-первых, ее мужем, как той вилкой, уже пользовались, во-вторых, что ничего хорошего из этого не получилось, кроме пары очаровательных детишек.

Детишки тоже в состоянии добавить своего перца в чужие деликатесы. Нет, конечно, дети есть дети, и нет лучшего детектора совести мужчины, чем его отношения с потомством. Плохо, если по каким-то причинам у вас с этим потомством не складывается. Редко кому новая тетя нравится больше собственной мамы, хотя всякое случается. Но даже хорошо воспитанные отпрыски, бывает, плюют в суп мачехе и расцарапывают вилкой капот ее новой машины. Развод – всегда травма для детей, но часто и сами дети и до, и после развода – травма для родителей. Чтобы никто не расслаблялся и не забывал, кто тут главный, они будут звонить сто раз на дню, закатывать истерику, не сумев припарковать велосипед во дворе, и вызывать через папу пожарных, плохо затушив сигарету в пепельнице. Естественно, папа не дурак, и уже через десять минут встанет на пороге, обнаружив, что его дитя, вместо того чтобы читать ноты с листа, сует себе в рот сигарету с ментолом. Наблюдая, как ваш избранник спасает своих птенцов от всех катаклизмов на земле, вам останется тихо подсчитывать в углу, сколько минут в день он был «ваш» и с вами.

Кроме конкретных родственников есть еще и конкретные явления. Например, работа, с которой большинство мужчин неразлучны, как садовод с лопатой. Если он ненавидит продажу консервированных огурцов, но вынужден торговать, чтобы жить самому и давать жизнь другим, это плохо. По-своему еще хуже, если он влюблен в свое дело и на ночь глядя любуется не вашими прелестями, а своими банками. Им-то друг с другом, понятное дело, хорошо, а вам? Особенно когда вы во всем новом и алом лежите поперек кровати и тщетно пытаетесь переключить внимание мужчины с огурца на свое многозначительное белье. А если огурцы – это молоденькие студентки-артистки, которым он самозабвенно и самоотверженно преподает пантомиму и миманс без выходных и праздников, да еще на последнем издыхании отрабатывает сверхурочные и берет работу на дом? О каком безраздельном и даже частичном владении мужчиной можно говорить, когда он окружен толпой двадцатилетних старлеток? С другой стороны, если он аптекарь, пьет бром и ходит на службу по часам с понедельника по пятницу, воспламенит ли он наше неспокойное сердце? Не знаю.

Однако самую большую проблему, как всегда, представляем мы сами. В конце концов, и старлетки не чума, и среди бывших жен попадаются приличные женщины, и дети, случается, любят папу, и его мама – приличный человек, и работа не волк, а счастья все равно нет. Почему? Потому что непонятно, где проходит та заковыристая граница, которая отделяет нас от предмета нашей любви.