Легенды о славном мичмане Егоркине - Виктор Белько

– Да ты просто первый встреченный мной одессит, который не еврей!

– Тогда половинный!

– А это как?

– Очень просто, у меня мать – еврейка. Так что ты встретил лишь половину не-еврея!

– Ну, извини, я ничего такого…

– Все нормально, ибо еврей – это не ругательство, это характеристика!

– Ты бы, Котов и сам догадаться бы мог! – вмешался Петрюк, наблюдавший за нами.

– Как это?

– Да он тебе вопросом на вопрос каждый раз отвечает!

Из своих недр вылез кок классической профкомплекции – круглый, румяный, добродушно улыбающийся и жмурящийся на вечернее солнце, как откормленный, довольный сытой жизнью, кот. Он с видимым наслаждением вытирал свое потное лицо белым “разовым” полотенцем, как грешник, выскользнувший на время из ворот ада.

– Варенуха, дай кружечку компота, ананасовый компот – моя слабость!

– Ни, Остросаблин, та это у всих слабость, а у меня – норма!

– А ну принеси сюда компот и угости всех – вмешался Петрюк, – а не то я тебе твою собственную норму урежу – вона, гляньте, добрые люди, рожа-то, скоро уже треснет, а что я тогда твоей маме скажу? Доброжелатели говорят, что она, в смысле твоя довольная морда, уже в “амбразуру” камбузной двери не помещается!

– Та ни, товарищ старший мичман, врут завистники! Еще иногда выглядываю! И в коже на лице есть еще место для роста! – и кок смешно оттянул щеку, демонстрируя, что кожа на его лице вполне может еще некоторое время выдерживать такую сытую жизнь.

– Товарищ старший мичман – заговорщицки подмигнул Остросаблин, пусть этот Ламме Гудзак ест себе от пуза! Вот танкер с припасами еще раз опоздает на пару дней – мы его заколем, зажарим, съедим, а на акул спишем!

– Да где же я тебе такую акулу – то найду в Средиземном море, в которую поместится наш Варенуха? Так и будет он за нами вечно числиться – на балансе. И хрен его когда спишешь… – деланно возмутился Петрюк.

Меж тем, начало темнеть. А темнеет, я вам доложу, в Средиземке, не так, как у нас. Здесь, на Севере, как будто лампы реостатом гасят. А там – бац, рубанули, и минут через двадцать – хоть глаз коли, как у негра в ж… в же.. в желудке! Двадцать минут после заката и ты – как Верещагин в бочке с мазутом! А вот тогда я сразу же разбудил свою команду, а офицеры уже давно собрались на сигнальном мостике. Мы в два счета тихо сделали то, что давно заранее готовили, еще раз тщательно проверив.

Тем временем, совершенно без команд и шума, обычных швартовочных криков и суеты, лодка отдала швартовы, подводники быстро подготовили надстройки к погружению. Как только смолкли дизеля подлодки, резко усилился грохот наших дизель – генераторов. “Эх, тон чуть-чуть не тот, как бы чего не почуяли англичане” – забеспокоился наш штурман, обладавший очень неплохим музыкальным слухом. Лишь он один мог играть на нашем давно расстроенном пианино что-то еще, кроме “собачьего вальса”. И даже, на мой вкус, – неплохо!

Огни на лодке враз погасли, а на нашем борту, аккуратно против каждого из якорных огней лодки, зажглись, в том же количестве и той же яркости лампы “гирлянды”, изготовленной корабельными электриками. И вот, лодка тихо – тихо, самым малым ходом погрузилась с небольшим дифферентом на нос почти у самого нашего борта. Только вспенились волны от воздуха вырвавшегося из клапанов вентиляции ее цистерн. А на месте стоянки, у самого борта, зашипел и мгновенно раздулся надувной уголковый отражатель – такая штуковина из металлизированной резины – ложная цель для ракет с радиолокационным каналом самонаведения. Теперь на экране локатора у “англичанина” – те же две светящиеся отметки, как и раньше, рядом друг с другом. Вот на этом-то “уголке” Остросаблин и укрепил заказанный мною большой плакат. Изображенное на нем должны были увидеть на рассвете с фрегата или с вертолета – по моему замыслу. Впрочем, для вертолета заготовлено было еще кое-что – если подлетит опять. Но пока на фрегате стояла тишина, лишь ветер, дувший с их стороны, иногда доносил до нас глухое урчание их двигателей.

Старший лейтенант Дериков, командир группы электриков, протянул своему матросу из старослужащих пачку “Столичных”. Именно он так вовремя включил “гирлянду” на борту корабля..

– Вот тебе, служивый, целковый, выпей за мое здоровье! – сказал Дериков, явно кому-то подражая.

– Рад стараться, ваш-бродь! – в тон ему, дурачась, отвечал матрос фразой героя из вчерашнего кинофильма.

Оставалось ждать. До рассвета было еще времени уйма – минимум часа три. Спать не хотелось, сказывалось возбужденное ожидание. Не спал командир, на ходовом посту заливаясь “по горловину” черным кофе, который он закусывал бутербродами с соленой рыбой. Вот уже вторая тарелка с такими бутербродами тоже заметно опустела. – Это я от нервов – флегматично пояснил он кому-то свой повышенный аппетит.

Наконец, начало светать. Мы все с нетерпением ждали представления. От дальнего берега потянуло утренней туманной дымкой, но взлетающее с востока южное солнце быстро с ней справилось. Мы погасили наши огни. А с фрегата увидели … наш чистый борт, вместо ожидаемого черного силуэта лодки на его шаровом фоне. Через несколько минут в плотном утреннем воздухе над поверхностью морской пучины разнеслись истошные сигналы боевой тревоги на фрегате Ее Величества! На его юте команда срочно готовила к вылету знакомый вертолет, грохотала экстренно выбираемая якорь-цепь… “Отменная выучка у “супостата”, но у нас не хуже” – ревниво подумал я. Мы ожидали “второй части Марлезонского балета”! Вот сейчас они подлетят поближе и еще кое-что увидят!

Сигнальщики в лицах разыгрывали момент, когда их коллеги убедились в своем “прохлопе”. – Опять мы про(…) русскую лодку! – якобы докладывал один, другой обормот изображал английского командира и что-то говорил, размахивая руками. – Не верю! – заливался смехом третий, – английский офицер таких слов просто не может знать! На сигнальщиков дружно цыкнули и они словно испарились с глаз долой.

Меж тем, фрегат дал ход, густой сиреневый дым повалил изо всех его газовыхлопов не прогретых, экстренно запущенных машин, и он начал сближаться с нами, намереваясь пройти у нас где-то по корме на близком расстоянии, всего в паре кабельтовых.

– Ищи ветра в поле! – злорадно засмеялся командир и скомандовал: “Вахтенный офицер! Пусть штурман пожелает англичанину на 16-том канале доброго утра и счастливого плавания!

Штурман, вполне сносно владевший разговорным английским, так и сделал, в ответ получил тоже вежливое “Наилучшие пожелания! И удачи, тоже!”

– Молодец англичанин! – одобрил командир, – умеет держать фасон!

И тут с их корабля заметили плакат на “уголке”. Британские матросы на верхней палубе фрегата стали показывать на “уголок” руками, смеяться, а некоторые даже с фотоаппаратами прибежали, и стали ими щелкать, увлеченно фотографируя наш борт.

– Ну, никакой дисциплины на флоте “владычицы морей”! – искренне возмутился старпом. – Боевая тревога сыграна, а они ведут себя, как туристы на пароме!

– А чего там они, на “уголке” – то, увидели? – подозрительно спросил командир.

– А там, товарищ командир, я заставил Остросаблина нарисовать голову Буратино, дразнящего англичан “носом”!. Хотели было “фигу” свернутую изобразить, да художник отговорил, мол, могут не понять – мало ли что у англичан такая фигура обозначает! А Пиноккио или Буратино, по – нашему, все читали! – ответил я со знанием дела. Но в это самое время волной, разбегавшейся от острого форштевня фрегата наш “уголок” развернуло в сторону сигнального мостика. И тут мы увидели шедевр этого нашего Крамского-недоучки.

– Это – но-о-о-с? – спросил, взрыднув, замполит и захохотал. Потом заржали все! Даже командир. Но – кроме меня и боцмана. Даже старпом невинно молвил: “Я, конечно, не большой специалист по художественной пластике, может быть, надо с доктором посоветоваться, но мне кажется, что это не совсем, чтобы буратинный нос…”

Нет, конечно, рисунок был выполнен на хорошем техническом уровне, в классическом стиле, безо всякого там сюрреализма – тут я кое-что понимаю. Очень натурально, крупно, в деталях на загрунтованной доске, прикрепленной к одной из поверхностей отражателя, была любовно и со знанием предмета выписана …. здоровенная передняя подвеска к мужскому телу в боевом расчехленном состоянии, со всеми складками, жилками и морщинками, да еще и раскрашенная в нужном месте вызывающей пожарно-яркой “аварийной” краской. Да-а-а, понимаю, англичанам было, на что посмотреть!

– Остросаблин, урод, гад, сволочь, убью! – заорал я, сразу забыв о командире, и, как пьяный зулус перед атакой, издал непередаваемый боевой клич. Трактовка моего задания у него вышла уж слишком вольной! Полет его художественной фантазии мог выйти мне боком!

– Нет, Егоркин, встанешь в очередь! – мстительно прошипел боцман – Он извел мою последнюю заначку “аварийки”! Это ж такой дефицит, а он, гад… Короче, ищите себе нового “комода”! Если сейчас его поймаю – считай эту должность вакантной! – боцман уже раскраснелся и пошел пятнами, срываясь с места. Черт с ним, с британским-то юмором, но где я возьму теперь аварийки?! – тут он расстегнул свою тесноватую тропичку и проревел: