Интервенция против мировой революции. Разведывательная предыстория «Северной экспедиции» Антанты (1917—1918 гг.) - Андрей Иванов

В администрации Соединенных Штатов Америки также достаточно часто прибегали к использованию аналогичных аргументов. Так, в 1906 году отправка войск на Кубу, где в этом время происходило восстание антиправительственных сил, шла под лозунгами «восстановления порядка» и «защиты жизни, собственности и личной свободы» жителей острова, хотя из докладов разведки можно понять, что цели интервенции лежали в плоскости защиты американских инвестиций на Кубе и «установления политического контроля» над островом156. Интересно, что Госсекретарь США Р. Лэнсинг в 1918 году прямо называл среди причин интервенции в Россию «защиту гуманитарной работы» в стране американских дипломатов157. Даже по прошествии длительного времени риторика не изменилась, и в 1983 году перед интервенцией США на Гренаду вновь звучали лозунги «остановить правление террора», хотя целью операции было воспрепятствовать созданию на острове социалистического правительства.

В-третьих, именно в начале XX века (как происходит и сегодня) наблюдалась политическая активность в сфере ограничения и регулирования норм и правил иностранного вмешательства во внутреннюю политику независимых государств. Дело в том, что к тому моменту подобные действия мировых держав, фактически, стали нормой – имела место так называемая «рутинизация» интервенции, доминирующим было отношение к ней, как к обыденному явлению. Как заявил Министр иностранных дел Франции Ф. Р. де Шатобриан на Веронском Конгрессе, «государство должно вмешиваться или не вмешиваться в дела другого, смотря по своим потребностям»158. Причем с точки зрения многих ученых XIX столетия иностранная интервенция считалась допустимой, скажем, если последствия политических преобразований в одном государстве представляли опасность для других государств. При этом едва ли не единственным «ограничителем» действий интервентов на протяжении XVIII—XIX веков являлся коалиционный формат военных вмешательств и связанные с ним взаимные обязательства стран-участниц по недопущению различных форм насилия. Как писал об этом профессор М. Н. Капустин, международное сообщество с середины XIX века стремилось «сделать вмешательство актом общеевропейским и отнять право его у отдельного государства»159.

Значительная часть интервенций в данный период, в самом деле, носила коллективный характер – например, действия I антифранцузской коалиции в 1791—1797 годах, призванной остановить развитие революционного процесса во Франции, интервенции в Греции и Мексике в XIX столетии – и необходимость координации действий и недопущения чрезмерного усиления влияния союзников-интервентов способствовали началу выработки правил вмешательства в чужие конфликты.

Так, в 1833 году в Берлине дипломатические представители Российской Империи, Австро-Венгрии и Пруссии подписали конвенцию о праве на проведение интервенции «во время смут внутренних, а также при внешней опасности», с согласия правительства страны, которая не могла справиться с возникшими проблемами самостоятельно160. Притом каждый конкретный случай коллективного вмешательства мировых держав во внутренние военно-политические конфликты сопровождался отдельным соглашением – в 1861 году такой документ был подписан Великобританией, Францией и Испанией относительно интервенции в Мексике; в конце 1917 года аналогичное соглашение по поводу действий в России заключили Великобритания и Франция.

Благодаря этому, как справедливо заметили Дж. Броунли и Ф. К. Эбью, к началу XX века большинство политиков и членов научного сообщества на Западе признали существование у мировых держав права на осуществление вооруженной интервенции, если она не является «односторонней акцией, проводимой вооруженными силами одного государства на территории другого»161. Конечно, на тот момент коалиционный формат вмешательств находился в стадии становления, так как был осложнен отсутствием постоянно действовавших крупных военно-политических блоков, однако коллективные операции сулили гораздо больше шансов на успех.

Данная точка зрения была озвучена, к примеру, Министром иностранных дел Российской Империи К. В. Нессельроде при рассмотрении в 1830 году вопроса об отправке русских войск для подавления Бельгийской революции: «посылка помощи королю Нидерландов», – писал министр, – «поставит нас перед выполнением двойной задачи: помочь ему привести к послушанию его восставших подданных и не допустить, чтобы наша интервенция привела к всеобщей войне. Но для достижения этой цели необходимо сотрудничество Англии, так как мы знаем, что это единственное средство воздействовать на французских революционеров»162. В свою очередь, взаимный контроль участников интервенции позволил бы избежать ее чрезмерной эскалации.

Между тем, в начале XX века в международном праве появляются новые ограничительные механизмы интервенций и вторжений. В частности, в 1902 году Министр иностранных дел Аргентины Л. М. Драго выступил с предложением исключить из практики международных отношений вооруженные методы взимания долгов по государственным займам163. Эта доктрина легла в основу «конвенции Драго – Портера» 1907 года, которую до начала Первой мировой войны ратифицировали 17 стран, включая Россию, Великобританию, Францию и США.

В то же время, даже подписание таких документов не во всем способствовало снижению интервенционной активности. Для понимания проблемы следует учесть, что в отличие от вторжения, которое осуществляется исключительно за счет открытого применения вооруженной силы, при интервенции используется гораздо более широкий методический арсенал. К примеру, вмешательство может осуществляться с помощью специальных разведывательно-диверсионных органов, а также средств дипломатии (формами интервенции могут быть названы политические убийства, шантаж, организация заговоров и переворотов и др.164). Отсюда, различают открытые и скрытые интервенции – если первые проводятся с открытым применением военной силы, то вторые реализуются с помощью секретных, негласных методов и средств. В современных условиях эта особенность интервенций приобрела большую актуальность, и во внешнеполитических конфликтах цели сторон все чаще достигаются не за счет прямого вооруженного воздействия, а с использованием альтернативных форм: диверсионных, экономических, дипломатических, информационных, психологических и т. д.165

В этой связи российский военный специалист В. А. Золотарев считает, что «новую эпоху „невоинствующих“ войн, в которых политические цели достигаются не посредством прямого вооруженного вмешательства, а путем применения иных форм насилия, подрыва мощи противника изнутри»166 открыло политическое противостояние СССР и США во второй половине XX века. Тем не менее, можно утверждать, что начало этой «эпохи» было связано, скорее, с Первой мировой войной, когда использование разведывательно-диверсионных средств для инспирирования внутриполитической дестабилизации противников приобрело большие масштабы. Подобные методы с разной степенью успешности применялись как державами Антанты, так и Тройственного Союза.

В дальнейшем, широкое распространение получила, например, экономическая интервенция, включающая в себя финансирование оппозиционных сил; провоцирование забастовок; подделку национальной валюты; введение санкций экономического характера и т. д167. Такие методы применялись в 1951 году в отношении Китая после его вступления в Корейскую войну, в 1972—1973 годах в Чили, в 1980-х годах – против Никарагуа и т. д. Даже деятельность Коминтерна по финансированию социалистических партий и групп в Европе и за ее пределами может считать формой экономической интервенции.

В этой связи вновь обратимся к решению Международного суда ОНН по делу «Никарагуа против США». В данном документе содержалось достаточно любопытное указание на то, что «помощь повстанцам в виде поставок оружия или оказания тыловой либо иной помощи», будучи формой интервенции, не является формой «вооруженного нападения»168. Тем самым, возможность осуществления невооруженных интервенций была признана официально. Специфичность подобных конфликтов и отсутствие в историко-правовой научной литературе детальных исследований этой разновидности операций заставляет при изучении «скрытых» интервенций обращаться к достижениям других гуманитарных дисциплин – в частности, для решения этой задачи целесообразно использовать принципы конфликтологии.

В целом, с точки зрения этой науки, в международных столкновениях существуют два доминирующих типа поведения участников, связанных с их мотивацией: ресурсный и демонстрационный. Первый тип направлен на получение доступа или перераспределение определенного материального (территория, полезные ископаемые и т.д.) или нематериального (популярность, влияние и т.д.) ресурса, являющегося ценным для всех участников конфликта. Второй тип поведения связан с желанием наказать виновного в преступлении, нарушении нравственных норм или обезопасить себя от аналогичных проявлений169.