Чужая планета - Евгений Гуляковский

— Дайте мне, по крайней мере, оружие.

— А больше тебе ничего не надо? Может быть, карточку моего банковского счета?

— Если на нас нападут, вы не успеете ничего сделать. Мы оба должны быть вооружены.

— Да неужели? — Сварисов приблизился ко мне вплотную так близко, что я почувствовал зловонное дыхание, исходившее из его утробы. — Ты думаешь, я не знаю, чего ты хочешь? Надевай шлем!

Короткий и толстый указательный палец Сварисова уперся мне в солнечное сплетение, я сразу же почувствовал резкую боль и приступ дурноты. Этот человек хорошо знал приемы, способные подавить волю.

Оставалось подчиниться и положиться на волю случая. Мелькнула смутная мысль о том, что случаем тоже можно управлять. Это прошелестело в моем сознании как что-то постороннее. Словно принадлежало кому-то другому. Но почему-то именно эта мимолетная мысль вернула мне надежду.

Мы окажемся совсем близко от места, где я встретился с Джиной, и кто знает, чем это может закончиться... Возможно, именно благодаря Сварисову мне удастся осуществить новый контакт с чужим разумом, не рискуя жизнью во время побега с корабля. Возможно, мне помогут избавиться от Сварисова...

Мы двигались медленно, увязая в сыпучем песке по щиколотку. Свет прожекторов корабля давно остался позади, и теперь нас окружала плотная багровая тьма планеты.

Ветер все время усиливался. Высоко над нами время от времени вспыхивали ветвистые разряды молний, и их вспышки выхватывали из темноты угрюмый безжизненный пейзаж.

Даже растения производили впечатления чего-то мертвого. Их толстые фиолетовые листья свернулись и плотно прижались к центральному стволу. Начиналась буря, о силе которой никто не имел ни малейшего представления.

Я с тоской думал о том, что мы нарушили все возможные инструкции выживания на неисследованных планетах.

Сварисов шел позади, но я то и дело ощущал рывки веревки, прикрепленной к моему поясу. Кажется, этот человек способен предусмотреть все и не даст мне ни малейшего шанса осуществить задуманное.

Если бы я мог предвидеть развитие событий, я бы подготовился к встрече со Сварисовым в транспортном отсеке. Еще лучше можно было бы подготовиться заранее, когда мы со штурманом спускались с кратерного кольца.

Один из титановых костылей, к которым крепилась страховочная веревка, можно было расшатать... Эти мысли доставляли мне болезненное удовлетворение, почти удовольствие. Я видел тело Сварисова, лежащее в узкой расселине у подножия скалы, видел его залитое кровью лицо. Я представлял сцену его гибели в мельчайших подробностях и в разных вариантах.

Я упивался этим, компенсируя мечтами собственное бессилие.

Ветер между тем продолжал усиливаться, и его порывы грозили сбить нас с ног. Пока что он дул в спину, лишь ускоряя движение, но нетрудно было представить, что нас ожидает на вершине скалы. Ураган поднял в воздух тучи песка. Через густую пелену, затянувшую все вокруг, не мог пробиться инфраред, а свет фонаря исчезал в двух шагах, словно отрезанный.

Сейчас меня связывал со Сварисовым лишь трехметровый кусок веревки. Можно было от нее избавиться и исчезнуть в песчаной буре. Пока не стихнет ветер, Сварисов ни за что меня не найдет. Но что делать потом, когда кончатся запасы воздуха и воды? Мне придется вернуться на корабль. Именно там и будет поджидать рассвирепевший Сварисов, у которого, так же как у меня, на поясе костюма был вмонтирован небольшой радиокомпас, все время показывавший путь к кораблю. Благодаря радиокомпасу каждый из нас найдет корабль в любую бурю.

Ветер завывал в рожках антенны шлема, и молнии сверкали как бешеные, одна за другой, но даже их ослепительного света было недостаточно, чтобы пробиться через песчаную муть, заполнившую, казалось, весь мир вокруг. Ветер давно сбил бы нас с ног, если бы не близкое соседство скал, отсекавших бешеную силу урагана.

Часа через два изнурительной борьбы с ветром и песком, изнемогая от усталости, я уже едва брел, с трудом переставляя ноги. И хотя я не видел Сварисова, но все время ощущал его присутствие, слышал в шлемофонах его равномерное размеренное дыхание, словно за спиной у меня работал компрессор.

За два часа пути мой спутник не издал ни звука, не задал ни единого вопроса, и лишь его сверлящий взгляд, который, словно туч лазера, прожигал себе путь в непроглядной мгле, вонзался мне в спину раскаленной иглой.

Конечно же, это была всего лишь игра болезненного воображения, но именно ощущение, ожидание неминуемой болезненной расплаты, если я споткнусь, упаду или, не дай бог, перепутаю направление, заставляло снова и снова переставлять ноги.

— Зачем? Зачем? Зачем? — бубнил занудливый голос где-то на самом краешке моего сознания, словно жужжала надоедливая муха. Чтобы отмахнуться от этого назойливого голоса, чтобы заставить его замолчать, я спросил:

— Зачем что? — Подходящий вопрос почти всегда помогает избавиться от слуховых галлюцинаций. Но, к моему удивлению, голос ответил:

— Зачем ты терпишь его?

— А что мне остается делать? Что я могу изменить?

— Ты можешь все. Все, что захочешь. Оставь этого человека. Приходи в часовню, ты ведь так называешь место, в котором стоит мой цветок? Я научу тебя, что делать дальше, больше ты никого не будешь бояться.

Возможно, я медленно сходил с ума от ветра, от усталости, от этого безжалостного варвара у себя за спиной. Но как бы там ни было, моя рука, словно обладавшая собственной волей, потянулась к застежке замка на поясе, и металлические челюсти лязгнули, освобождая веревку.

То, что я услышал после этого в наушниках своей рации, невозможно было перевести на нормальный человеческий язык. Лишь одна фраза запомнилась, прежде чем я успел отключить рацию:

— Поймаю гаденыша и задавлю, как шавку!

Сколько я шел, после того как замолчала рация и я остался один на один с ревущей бурей, мне не удалось потом вспомнить.

Скала появилась из песчаной пелены настолько неожиданно, что я не успел остановиться и больно ударился о ее выступ. С минуту после этого стоял неподвижно, хватая отфильтрованный воздух скафандра широко открытым ртом, словно рыба, выброшенная на песок.

«Что же мне теперь делать? — мысленно спросил я сам себя. — Ведь одному, без страхующего напарника, по этой стене не подняться».

— Ты сможешь по ней подняться. Не останавливайся и ничего не бойся.

Шепот ли в сознании повлиял на мой сумасшедший поступок или я полностью потерял контроль над собственным разумом, не знаю. Как бы там ни было, пошарив по стене над головой, я нашел первый крюк, забитый здесь мною в тот первый раз, когда мы поднимались на стену кратера вместе с Карининым.

Это было невероятно, выйти к нужному месту с такой точностью, но тем не менее подобное чудо произошло, и мне уже не оставалось ничего другого, как привязать к этому крюку веревку, подтянуться, встать на крюк и закинуть петлю на следующий.

Движения повторялись с удивительной легкостью, как в том первом сне о металлическом шаре, когда он летел вдоль стены пирамиды.

Тяжесть словно исчезла, я продвигался вверх без особых усилий, лишь слегка отталкиваясь от неровностей скалы и почти не пользуясь костылями. В нормальном состоянии я давно бы сорвался, — но этого не происходило, и подъем продолжался.

Возможно, мне помогал ветер, с такой силой прижимавший меня к скале, что не нужна была никакая страховочная веревка.

Что бы там ни помогало мне двигаться, уже через несколько минут я лежал на вершине скалы. Лежал, потому что стоять здесь было невозможно. Ветер сносил в пропасть с противоположной стороны даже большие камни.

Не задумываясь уже о безумном поступке, заставившем меня очутиться здесь в разгар песчаной бури, я пополз направо.

Где-то в этой стороне, метрах в ста от места, где был забит последний страховочный костыль, за характерным выступом, похожим на голову совы, находился вход в часовню.

Сова обнаружилась на своем месте, но только никакой часовни здесь больше не было.

На мгновение меня охватило горькое разочарование, словно я только что столкнулся с предательством близкого друга, но почти сразу же его сменило полное равнодушие ко всему.

Обратного пути отсюда для меня не было. Возвращаться я не собирался. Я выбрал свою дорогу, купил себе билет в один конец... Как там говорилось, в той песне? «...Никогда не вернусь обратно... Никогда, никогда, никогда... Стучали колеса поезда...» Или это кровь стучит в висках? И откуда здесь взялась старая, въевшаяся в сознание мелодия? Откуда взялся голубоватый свет, выбивавшийся из расселины скалы, прямо из-под круглого камня передо мной?

Прошлый раз, для того чтобы войти в часовню, я должен был произнести вслух какое-то слово — сейчас я его не помнил. Казалось, рев бури ворвался внутрь сознания, перемешал память, замутил разум, — в таком состоянии человек способен сделать свой последний шаг, если рядом отыщется подходящая пропасть.