Допуск на магистраль - Эльза Бадьева

Глава XVI

Опять Тахтамыгда

...И опять магистраль началась для него с Тахтамыгды.

Ил-14 сел, взвихрив снег, понес на хвосте белый, клубящийся шлейф, развернулся, подрулил поближе к заправке и погасил моторы. Шлейф опал, рассыпался, а на поле, просторном и белоснежном, с которого, казалось, не успели еще убрать праздничную новогоднюю скатерть, появился маленький, старомодный автобус. Он ходко, приветливо побежал напрямик к самолету, оказавшись возле трапа чуть раньше, чем стюардесса открыла люк. И Петька увидел сначала аккуратненький голубой его коробок, а потом уже холодное, безмолвное и, казалось, бескрайнее поле. Услышал сначала добродушное жужжание старенького мотора, а потом уже свистящий, недобрый голос ветра.

Гостеприимность местных аэрофлотцев показалась Петьке хорошим предзнаменованием и выглядела так, будто на этот раз здесь, у порога БАМа, его уже ждали и встретили, несмотря на мороз.

Аккуратный домик аэропорта манил угадывающимся теплом и. уютом, и можно было бы скоротать там, в мягком кресле, за чтением газеты, время до поезда, но водитель автобуса предложил:

— Могу подвезти к станции. Есть желающие?

И Петька проехал прямо туда, кинул вещи на традиционную эмпээсовскую скамейку, подошел к расписанию.

Ждать оставалось около часа.

Парни в рабочих дубленках нараспашку и девушка в короткой кроличьей шубке, кокетливой шапочке и высоких модных сапожках — очень какая-то городская, приезжая — сидели на скамьях напротив друг друга и говорили громко, не замечая вошедшего. Девушка была в центре внимания и оттого немного смущалась, но разговор вела бойко. Двое парней пытались угадать, кто она, третий молчал, уткнувшись в какую-то брошюрку, а она посмеивалась, отрицательно покачивала головой: нет, не журналистка, не инспектор, не повар, не парикмахер, не экономист... И наконец сказала:

— Эпидемиолог. Из НИИ.

Этого парни не ожидали и развеселились.

— Вот уж кто здесь нам не нужен, так это э-пи-де-ми-о-ло-ги, — добродушно заявил самый говорливый, самый бородатый и, как заметил Петька, самый молодой из них. — Меняйте профессию, девушка, переучивайтесь на повара. Путь к сердцу бамовца...

Петька сел поодаль, но так, чтобы видеть их всех. На него по-прежнему не обращали внимания, и он был доволен. Рассматривал бамовских ребят без прежней зависти, с интересом, доброжелательно и чувствовал себя почти что равным. Они работают здесь, ну и он — не случайный. Направление в кармане. Экскаватор, бульдозер — это теперь «по его части». Конечно, могут загнать в карьер — тоже работа, без которой магистраль не построишь, но лучше бы, конечно, в десант, на трассу...

Девушка горячо толковала о важности своей профессии и не вообще, а применительно к БАМу.

— Здесь же города будут, — волновалась она, словно открывала ребятам нечто новое. — Большие, перспективные. Мы должны все предусмотреть...

— И эпидемии — тоже? — ввернул бородач.

Она пригвоздила его презрительным взглядом:

— Невежда. И эпидемии — тоже. Чтоб никаких неожиданностей...

— Д-да-а... — протянул второй, менее общительный парень: на него это произвело впечатление.

— А вы что же, одна, или много вас, из НИИ, — попытал ее юный бородач, и она ответила ему, но обращалась при этом больше к другому парню, молчаливо сидевшему напротив, изредка листавшему брошюру. Он отличался от всех и тем, что вместо ушанки надета были на нем, в тон свитера, вязаная спортивная шапочка.

— Пока одна, — не без гордости заявила девушка-эпидемиолог. — По договору кое-что надо проверить. А весной все приедем. Экспедицией.

— Где квартировать будете? — Бородач, видно, боялся, что девушка потеряется для него на тысячекилометровых бамовских пространствах.

— Как всегда: поставим палатки, разобьем лагерь... где захотим, — слегка рисовалась она перед ребятами. Однако поправилась: — Где надо будет.

«Ишь ты, — подумал Петька. — «Где захотим... Как всегда...». Небось первый год работает.

С шумом открылась дверь, снегом и холодом ворвалась в помещение зима, напомнив, что «за бортом» больше сорока, и тут же растворилась, растаяла в спокойном тепле, исходившем от большой печки-голландки, как бы подпиравшей потолок в углу напротив окошечка кассы.

Вошел еще один парень, одеждой похожий на тех, что уже сидели в зале, но по тому, как он вошел, как, недоверчиво оглядевшись, выбрал удобное местечко за печью, как тщательно складывал там вещи и только потом поздоровался с парнем в шапочке, и даже по тому, как тот парень ему ответил, Петька догадался: похожесть-то тут всего лишь внешняя.

Было видно, что вновь пришедший недоволен встречей, не хочет разговора. Он повернулся к ребятам спиной, закурил и так стоял, пока молчавший все время парень не окликнул его:

— Черненко! Куда путь держишь?

— А то не знаешь? — огрызнулся Черненко. — Восвояси держу путь. Обратно.

— Бежишь, значит.

— Зачем бежать — еду. Спокойно, культурно, с плацкартой...

Этот, новый, вел себя нагло и сам это понимал, но остановиться уже не мог.

— Наработался! Вот она у меня где, ваша стройка! — Он полоснул ребром ладони по горлу. — Да я эту деньгу где хошь возьму.

— Обиделся?

— Озлобился, — уточнил бородач.

— Так тебя же за дело...

— Да не потому! — отмахнулся Черненко и с издевкой повторил: — За де-ло... Никто же не пострадал. На полдня ремонта.

Девчонка-эпидемиолог слушала разговор и все посматривала на парня в шапочке. Он сунул брошюрку в карман, выпрямился, словно стряхнул с себя долгое молчание, и повернулся к Черненко.

— Помнишь, Антонов предупреждал: «не за длинным рублем...» Это поначалу расценки «дикие» были. Начало-то всегда трудней.

— Что мне Антонов? — Черненко изобразил презрение. — Я им — работу. Они мне — деньги. Вынь да положь. В ГОРЕМе вон колесные платят, а у нас нет. Девки-малярши и те у них получают, А я как на трассу уеду — неделю мотаюсь. Да ну вас всех к лешему! — Он сплюнул на окурок, прижал его задубелым пальцем под край подоконника.

Петька вышел на улицу. Сыпал густой, медленный январский снег. По-хозяйски укрывал-укутывал маленькую деревянную Тахтамыгду и этот, деревянный же станционный домик, единственный «зал» которого был и кассовым, и залом ожидания, и камеры-автоматы металлическими сотами прилепились там же, к одной из стенок.

Конечно, случается, уезжают и с БАМа... Петька допускал такое. Ему только было жаль, что до поры до времени эти ненадежные люди занимают на стройке чьи-то места.

За спиной громыхнуло, и из двери со всеми своими кошелками вывалился Черненко и, матерясь, крупно, вразвалку от тяжести в обеих руках, пошагал через дорогу к Дому приезжих.

— ...Правильно: бич, захребетник, — говорил тот, в шапочке, когда Петька вернулся в зал ожидания. — Только ведь и он работать умеет... Место себе в жизни ищет. Может, здесь бы нашел.

— Так верни, — пошутил бородач. — Не поздно.

— Поздно, — серьезно ответил парень. — Не вернется. Самолюбивый. И насчет колесных он прав. Непорядок...

Он опять вытянул из кармана брошюрку — очень занимала она его. Услышал, как выжидающе замолчали остальные, пояснил:

— Сейчас вроде в министерстве вопрос решается.

Ребята обратили внимание на Петьку, Бородач позвал:

— Давай к нам!

И когда Петька подсел — протянул сигареты, спросил, даже не усомнившись в том, что он — бамовец:

— Из отпуска? Из каких мест?

А Петька не стал объяснять, кивнул, что, мол, да, из отпуска. Спросил в свою очередь, откуда они, и узнал, что с Золотинки (это на северной ветке, ближе к Беркакиту), что сюда заезжали товарища повидать (женился на местной, сейчас здесь в отпуске) и что еще у них есть дело в Сковородино, куда и отправляются через двадцать минут с ближайшим поездом.

Чуть пристукнув, открылась касса.

— До станции Бам, — попросил Петька, и все эти смешки, шуточки, озлобленный Черненко и лукавая, симпатичная девушка, ребята из Золотинки — все отошло, перестало занимать его. С этой минуты он смотрел только на часы и подсчитывал: пятнадцать плюс двенадцать — через двадцать семь минут он выйдет на ТОЙ платформе... Пять плюс двенадцать... Три плюс... Он смотрел на часы и в поезде — стоя в тамбуре, лицом к окну, пытаясь узнать места и не узнавая. Зима переодела придорожную тайгу и окрестные сопки.

Двенадцать минут пути тянулись долго, но наконец истекли, Петька соскочил на перрон и остановился. Изящные, одетые зеленой штукатурной «шубой» многоэтажки на высоком — чуть не в два этажа — цоколе (северное исполнение!) стояли фасадом к станции. На слабом закатном солнышке бликовали каким-то чудом не застывшие стекла широких окон корпуса узла управления. Красовалась коробка нового здания вокзала. В сторонке, среди деревьев, просматривалась нестандартная усадьба детского сада. Там же, за наезженной тяжелыми машинами дорогой, лежал разросшийся, ближе подступивший к станции поселок, и высоченная труба котельной, несмотря на свой рост, курилась по-домашнему уютно, обещая Петьке тепло и добрый прием.