Горячее лето - Григорий Терещенко

«Вот и кончается лесопосадка», — подумал Алексей и, чувствуя, как передние колеса проваливаются в последнюю, самую глубокую борозду, до отказа нажал на газ. Машина дико взревела, рванулась, но, попав задними колесами в борозду, накренилась и забуксовала. Это произошло в считанные секунды, но и их хватило, чтобы потерять скорость. Машина, неуклюже навалившись на бок, медленно сползла в глубокую борозду. Алексей открыл дверку, высунулся из кабины и попробовал тронуться с места. Колеса вращались легко и свободно — на дне борозды находился лед.

— От долгоносиков, что ли, сделали такую борозду? — подал голос Иван Иванович.

— А черт его знает! Может, силосная яма?

Алексей вылез из кабины, но скоро снова вернулся.

— Тут наша лебедка не вытянет. Чуть бы длиннее трос — тогда другое дело. Слева где-то проходит дорога.

В кабине холодно, хотя рокочет двигатель, шуршит, как шмель, печка. Ветер с силой бьется в дверку, но проникнуть в кабину не может и, кажется, от этого жалобно скулит и бесится. Все это навевает сон. Глаза слипаются, но Алексей борется со сном, старается найти выход.

— Что же будем делать? — спрашивает Алексей. — Да и топливо на исходе. Не хватит на эти оставшиеся тридцать километров.

— А может, попробуем? — неуверенно спросил Стрижов.

Вылезать из кабины и что-то делать не хотелось.

«Тут и наша остановка. Солью воду, и будем спать до утра. Хоть бы радиатор антифризом заправили. Экономия называется. А утром придется идти в колхоз и просить трактор. Хорошо, если мощный найдется… Тут уже не до новогоднего бала».

— С Новым годом, Алеша!

— Спасибо, и вас также.

«Что это он так душевно, — удивился Алексей. — Дорога, конечно, и с главным инженером подружит».

Разве мог он подумать, что главный инженер — его отец. Сказали бы — не поверил. И у этого отца он — единственный сын.

Алексей взглянул на наручные часы: первый час. Наступил Новый год. Что он принесет ему? Радость? Огорчения? Были надежды на Татьяну, и все оборвалось. А работа? Да что работа? Будет колесить по стране, испытывать машины.

— Мы тут закоченеем, — отозвался Стрижов. Глаза его расширились бездумно. — Может, пойдем к обходчику? Где-то должен быть железнодорожный переезд.

Стрижов уже мысленно пожалел, что сам напросился в эту поездку. Вот олух царя небесного!

— Сейчас солью воду.

Ветер бил прямо в лицо, рвал полы полушубка, словно не хотел пускать его к заветным огонькам. Алексей шел первым, за ним — Стрижов. Навалившись всем корпусом, закрывая воротником лицо, Стрижов шел навстречу ветру. А тут еще снег, валил и валил. Но он подбадривал себя: «Давай, Иван, давай!.. Не такой ты уж старик. Еще немножко, и ты будешь в тепле. И рядом сын, родной сын. Неплохо бы сейчас бутылочку коньяку распить. Только где он, этот коньяк?» И тут же упал. Даже не хотелось подниматься. Но представил себе маленькую будочку на переезде, такую маленькую, что на полу невозможно вытянуться во весь рост, но зато с полыхающей печуркой и, как всегда, с горячим кипятком, он поднялся. Тут не до коньяка. Мысль о будочке придавала силы.

— Вам помочь, Иван Иванович?

— Давай чуть-чуть отдохнем. Соберемся с силами.

Вот вдалеке показался мощный луч электровоза. А до дороги километра два, не больше. Стрижов, глядя воспаленными глазами, остановился, перевел дыхание.

— Хорошо ему, — позавидовал он, — ни ветер, ни снег не страшен.

— Что толку, рельсы и рельсы, — возразил Алексей, — скучища, наверное, невыносимая. Милое дело — машина: захотел — остановился, захотел — поехал.

— Поехал. Вот тебе и поехал!

«Ох этот снег, — злился Алексей. — Как он изматывает силы. Ползти, наверное, легче».

Оглянулся назад. Стрижов провалился по самый пояс, стоял недвижимо. Алексей вернулся.

— Иван Иванович, обхватите меня за шею, я понесу.

— Я сам, только отдохну маленько.

Он поднялся, сделал несколько шагов и упал.

— Давайте я вас понесу.

«Знал бы ты, кто я тебе, что за отец, не взвалил бы на плечи, — думал Стрижов. — Злая судьба свела нас вместе. А если скажу? Нет, нет, что за дурные мысли. Расхныкался, устал, выветрился, опустел. А если все-таки признаться? Взять сейчас и сказать. Алексей бросит меня и правильно сделает, таких отцов надо бросать в сугробах. Такая им цена. А может, такой, как Алексей, и не бросит? И ценой жизни будет спасать. А все-таки открываться нельзя. Ни в коем случае».

Но вот и откос. Алексей остановился. Стал на ноги и Стрижов.

Ветра здесь почти не было. Он свистел где-то над головой и только изредка кидал, словно ронял, пригоршни колючего снега.

— Я дальше сам, — попросился Стрижов.

Подниматься на откос трудно. Снег под руками и ногами беспрестанно сползал и тащил их за собой. Стрижов изо всех сил упирался, глухо хрипел, но все-таки не сдавался. Наконец, проделав по снегу глубокую борозду, он добрался до бровки и, обессиленный, распластался на смерзшейся холодной гальке. Перед глазами плыли разноцветные круги, голова кружилась и казалось, переворачивается вся земля, а он вот оторвется от нее и полетит в бездну. Долго так продолжалось, а у него не хватило сил поднять ногу и вытряхнуть из валенка снег. Холод замораживал икры, судорогой сковывал ноги, и от этого они становились непослушными.

Кое-как отдышавшись, он с трудом поднялся и не успел сделать первый шаг, как ветер толкнул его в спину так, что он чуть не сорвался с насыпи.

— Так вы снова свалитесь под откос, — сказал Алексей.

Он крепко взял его за руку.

— Старость подкрадывается, Алеша. А старость — не радость. Годы уплывают как вода.

«Снова Алеша».

— Какой же вы старик?

— Годы, годы… Война… — И осекся.

А ветер неистовствовал. Он дул то напористо, то рвал порывами. Толкал их обессилевшие тела из стороны в сторону, словно от этого он сам становился сильнее.

— Ничего, уже недалеко, — подбадривал Алексей. — Но почему же, черт возьми, не видно огней будки?

Они опустились на снег.

«Вот так и замерзну, если будки не окажется, — подумал Стрижов. — Нет, Коваленко… сын что-нибудь сообразит. А может, мне судьба его послала?.. Надо же такое совпадение. Да не совпадение, а наказание мне. Но сын же он мне».

Да, Алексей Коваленко сидел рядом. Он старался собраться с мыслями. «Что делать дальше? Сидеть нельзя. Надо встать и идти, — говорил про себя он, но какой-то внутренний голос подсказывал: „Посидим немножко, соберемся с силами. Отдохнем и пойдем“.

И они сидели. Сидели на холодном снегу, не в силах пошевелить ни ногами, ни руками. А усталость делала свое дело. Незаметно для себя Стрижов свалился в снег и весь съежился в комок. Смертельно-томительная истома растекалась по всему телу. Он знал, что это обманчивое тепло и стоит только поддаться ему, как ты навсегда уйдешь ко дну… Без Иртыша… Но рядом же кто? Стрижов-Коваленко, что ли?

Алексей продолжал бороться. Он беспрестанно приказывал сам себе вставать и идти, но эти команды сам же и не исполнял. Они вязли в какой-то обволакивающей дремоте, и вместо них появлялись другие: „Еще немножко передышки, ну еще чуть-чуть — и тогда пойду“. Ох, как не хотелось вставать и снова утопать в снегу, падать от порывов ветра и беспрестанно забивать рот солью и песком.

Алексей сидел. „Только бы не лечь. Прилягу на минуту и — хана! Испытателю и главному — Коваленко и Стрижову. Смерть обоим“.

И вдруг он услышал:

— Эй, кто вы и чего барахтаетесь?!

К ним шел, видимо, железнодорожный обходчик. Издалека, из глубины дремоты до Стрижова сначала донеслись слова, а потом он почувствовал и толчки в спину не ветра, а человека.

— Иван Иванович, поднимайтесь, мы перевалили из года в год…

Он открыл глаза. Перед ним стояли двое: Алексей Коваленко и железнодорожный обходчик.

— Живее в будку! Согреетесь. Отдохнете, — ободрял обходчик.

Вдруг стало светло, словно днем. Еще не сообразив, что же происходит и происходит ли это наяву, Стрижов поднял голову. Свет мощного прожектора и двух нижних фар ослепил его, и он на миг зажмурился. Через какое-то мгновение он снова открыл глаза. Прожектор совсем рядом, метрах в тридцати.

При ярком свете было видно, как снег, прыгая по рельсам сплошным валом, перекатывался через насыпь и исчезал в темноте. Его струящиеся и извивающиеся потоки закрывали всю землю, и от этого казалось, что приближающиеся с грохотом огни плывут по этому стремительному потоку, разрезая их и разбрасывая в разные стороны.

Стрижов смотрел словно завороженный. Он опомнился лишь тогда, когда, лучи прожектора упали мимо него и он оказался в темной полосе. Он даже почувствовал, как прогнулись рельсы метрах в двадцати, и огромных размеров тень скользнула над ним.

Грохот оборвался так же внезапно, как и возник. Алексей начал расталкивать, будоражить Ивана Ивановича.