Дикие ночи - Сирил Коллар

Лора выходит из ванной. Она голая, на теле блестят капельки воды. Лора подходит ко мне, я начинаю ласкать ее маленькую круглую попку и вдруг вспоминаю об Оливье. Она спрашивает:

— Что мы будем делать сегодня вечером?

— Лора, есть небольшая проблема: ты не можешь сегодня у меня остаться, я пригласил ночевать одного приятеля.

Она смотрит на меня с раскрытым от удивления ртом, она ничего не понимает: ведь все так хорошо, она счастлива, мои слова рушат наш мир, как взбесившийся метеорит. Она решает сделать вид, что не понимает:

— Ты можешь положить для него матрас на пол…

— Во-первых, у меня нет матраса, да и вообще, это вовсе не то, что ты подумала.

— Ничего я не подумала, но я ведь здесь, разве не так?

— Черт возьми! Я все-таки у себя дома и могу приглашать кого хочу!

Лора смертельно бледнеет. Она судорожно натягивает майку и джинсы, ищет записную книжку, чтобы позвонить подружке.

— Я могу у тебя сегодня переночевать?.. Мое место в его постели понадобилось какому-то кретину.

Лора ушла. Сегодня со мной будет спать Оливье, а завтра это будет Сэми. Я безучастен: события цепляются одно за другое, а я только проживаю их.

Я прижимаюсь щекой к животу Оливье, мои губы слегка касаются его члена, и он кончает. Я вытираю лицо и спрашиваю:

— Тебе ведь это не нравится, да?

Он не отвечает, берет из пачки сигарету, поправляет подушку и подкладывает ее себе под спину.

— В Иври я знал одного парня, нам он казался стариком — ему было около тридцати. Он часто приходил в общежитие, хотя и не жил там, у него была потрясающая тачка, он ставил ее у ворот, а мы все ходили любоваться ею. Этот тип торговал магнитофонами прямо на глазах у воспитателей, от него так и разило героином, но никто не смел ничего ему сказать. Я уверен, что он давал деньги на содержание общежития, вот начальство и закрывало на все глаза. Он ко мне хорошо относился, даже давал наркоту, а я посылал ее одному дружку в тюрьму. Он сам всегда был так наколот, что, когда однажды полицейские захотели обыскать общежитие, он вылетел на улицу, начал вопить, взобрался на крышу их машины, открылись все окна в домах напротив, возмущенные жильцы орали, и фликам пришлось убраться… Этого парня звали Майк, он иногда ночевал у нас и спал в одной комнате с робким четырнадцатилетним парнишкой, его поэтому никто не мог и пальцем тронуть. Я думаю, они занимались любовью…

На следующий день у меня было свидание с Лорой на Елисейских полях. Я приехал на мотоцикле, сзади сидел Сэми. Лора была уже на месте, она смотрела на нас через окно кафе.

Предчувствуя катастрофу, я заказал ирландское пиво. Я не знаю, что сказать Лоре, и она начала первая:

— Ну что, хорошую ночь провел?

— Не начинай, прошу тебя.

— Не нервничай, я же ничего такого не сказала… Черт, у тебя же есть чувство юмора, это так забавно!

Я смотрю на Сэми. Он очень хорош сегодня. Я вспоминаю прошлую ночь и понимаю, что не выношу зубов Оливье. Лора кладет ладонь на мою руку.

— Почему ты никогда не смотришь на меня так, как на Сэми?

К счастью, он сам ответил ей:

— Брось, Лора, у него глаза как у побитой собаки, потому что ему скучно, все очень просто.

Мы стоим на тротуаре возле моего мотоцикла. Напряжение растет: мы не знаем, что дальше делать. Я не могу увезти с собой их обоих. Я сознательно поехал на свидание на мотоцикле, а не на машине, чтобы заставить себя сделать выбор, но оказался совершенно на это не способен, меня тошнит, ноги ватные, я чувствую себя безмерно уставшим.

Мы бродим по тротуару, никто ничего не хочет. Я один виноват в возникшей неловкости. Чтобы не выбирать, я ускользаю.

— Я ничего не могу придумать и не хочу ничего, а раз вы тоже не можете, я ухожу!

Я надеваю шлем, сажусь на мотоцикл и уезжаю. Я хорошо знаю Сэми, он не упустит предоставленную ему возможность.

Я не ошибся: Сэми увез Лору к Марианне, которая уехала в Польшу. Лора все время плачет, рвется звонить мне, а Сэми уговаривает ее не делать этого. Он поит ее теплым, заваривает травы. Она лежит на матрасе, а Сэми массирует ей плечи и спину, она без майки, он тоже остался в одних трусах.

Руки Сэми на Лорином теле, она потихоньку успокаивается. Она лежит на животе, Сэми ласкает ей грудь, прикасается к ней членом, когда наклоняется, чтобы помассировать затылок.

Лора переворачивается на спину, Сэми снимает с нее джинсы, начинает ласкать через кружевные трусики, они запутываются в простынях, и Лора говорит:

— Нет, Сэми, извини, я не хочу заниматься с тобой любовью.

Лора прожила в квартире Марианны целую неделю, Сэми продолжал массировать ей тело и готовить отвары, но она не сдавалась. Когда я звонил, она сразу же начинала плакать, потому что я с ней едва здоровался, а потом подолгу болтал с Сэми. Лора чувствовала, что я хочу его, а она нам только мешает. Я даже не смотрел в ее сторону, когда два или три раза забегал проведать Сэми.

Лора говорит мне, что Сэми ведет двойную игру.

— Он лижет тебе ноги, когда ты здесь, и плевать на тебя хотел, как только ты исчезаешь.

Мы еще не занимались любовью, я представляю себе Сэми, распаленного видом Лориного тела. Она смотрит на мой хобот и говорит, смеясь:

— Господи, да ты просто больной! Он никогда еще не был таким огромным!

Я вхожу в нее и шепчу:

— Не знаю, как ты смогла устоять перед Сэми.

— Просто я люблю тебя!

Про себя я думаю, как же смог заснуть Сэми, если был возбужден, но не удовлетворен.

Как обычно, все оказалось прекрасно, неповторимо; наслаждение каждый раз ощущается по-другому, все сильнее и сильнее. Наши тела вздрагивают в унисон. Я прижимаюсь губами к Лориному уху и шепчу:

— Черт, я хочу, чтобы ты сейчас же кончила!

Я повторяю это три или четыре раза, и Лора начинает кричать. В последний момент я выскакиваю из ее лона и извергаю свое семя ей на грудь.

В последний день, проведенный Лорой в доме Марианны, я пришел навестить Сэми около восьми вечера. Лора собирает вещи в сумку; мать согласилась принять ее обратно, и она возвращается. Мы встретились взглядами, тяжелое молчание, опущенные глаза.

Я спал с Сэми, но мы не занимались любовью, он сказал, что очень устал, но я чувствовал, что он сожалеет о Лорином теле. На рассвете меня разбудил звук открывающейся двери: приехала Марианна. Она взглянула на меня так, как будто я был метеоритом, упавшим в ее постель. Она вернулась из Польши на грузовике на день раньше, чем собиралась. Приняв душ, Марианна скользнула к Сэми в постель. Он обнял ее, и они занялись любовью, а я лежал, глядя в потолок.

В половине восьмого утра прозвенел будильник, Сэми встал, оделся и ушел. Я подошел к Марианне, начал ласкать ее грудь, ее губы скользнули вниз по моему животу, и она сделала мне минет. Потом мы опять заснули.

Я не заметил, как прошла осень и наступила зима — жирная, мокрая и пронизывающая; свинцовые стружки в грязных лужах. Я не работаю и трачу все оставшиеся у меня деньги на кокаин. Нарыв на моей руке растет, он стал густо-фиолетовым. Холод истребил ночные запахи, в городских подземельях стало меньше народу, а те, кто приходит, закутаны в теплую одежду. Игла регулярно впивается в вену над моим локтем, забирая на анализ отравленную кровь, хотя в этом и нет никакого смысла, ведь врачи ничего не знают об этой болезни. То есть они знают все меньше и меньше.

Я как будто сшит из кусочков себя самого, как если бы меня сначала разрезали, а потом собрали в совершенно произвольном порядке, лишь бы создать видимость человеческого тела. Я всего лишь сборище перепуганных атомов.

Койка, другая койка, кресло с подлокотником, на который я кладу руку, чтобы сестре было удобно взять у меня кровь. Роскошные квартиры, комнаты горничных, шероховатые стены, к которым я прислоняю свое измученное тело: секс и любовь, нет только ни секунды покоя.

Я все еще хожу туда, где люди напоминают тени, их тела и взгляды встречаются, они приближают собственную гибель. Я возвращаюсь оттуда, оставив за спиной клочья дикой ночи, скелет чуда, на моей спине отпечаток решетки, на теле отпечатки чужих сапог, грудь горит, на лице высыхают чьи-то плевки, трусы намокли…

Краски диких ночей померкли. Блеклая пастель чьих-то курток, вытертых о бетон, серые, замкнутые лица с признаками вырождения, выцветшие джинсы, обтягивающие зады и яйца. Пыль, пятна влаги, слеза, стекающая из-под века; все предметы приобретают оттенок гладкой черной ночи, освещенной оранжевым светом натриевых фонарей.

В памяти остаются рваные черно-белые воспоминания о переплетенных телах, и только солнечный свет Сэми и ему подобных не теряется в темноте ночи.

Телевизор включен, но звук приглушен. Я слушаю пластинку Клэша. Разрушить, сжечь город, эсэрэсовец в каске орет: «Все вон отсюда, нечего тут смотреть!» Залитое кровью лицо убитого вчера Малика Уссекина. Газеты кричат о «моральном поколении», я уже совсем ничего не понимаю. Я вижу перед собой тоскующих людей, которые становятся агрессивными, как только кто-то покушается на их личную свободу. Звонит телефон, это Лора, она спрашивает: