«Последний римлянин» Боэций - Виктория Уколова

К концу жизни Теодорих, как некогда Юлий Цезарь, если не понял, то ощутил малую результативность своей политики «милосердия». К концу его царствования все противоречия — экономические, социальные, политические, религиозные, культурные, этнические — обнажились и обострились. Над Остготским королевством все больше нависала и внешняя опасность со стороны Византии. И Теодорих становился все более подозрительным, легко поддающимся гневу. Он вольно или невольно стал искать «виновных» в неудаче его политики. И трудно было найти для его гнева фигуру, более подходящую, чем Боэций. Он-то и должен был ответить за все в как первый министр, и как представитель другой культуры, другого образа мыслей, непонятного и оттого еще более пугающего. С Теодориха слетела маска просвещенного монарха, ибо речь шла уже не о позе, а о том, чтобы удержать в слабеющих руках власть. Король перестал думать о том, как он будет выглядеть в глазах общественного мнения, о чем так настойчиво пекся в течение трех десятилетий. Он не побоялся осуждения современников и потомков. Вождь варваров взял в нем верх над покровительствовавшим просвещению монархом.

Византийский историк Прокопий сообщает, что чувство вины за смерть Боэция и Симмаха стало причиной смерти отстготского государя. Во время трапезы ему подали на блюде огромную рыбу, голова которой чем-то напомнила ему Симмаха. Несказанный ужас обуял короля, и он спешно удалился в свои покои. От угрызений совести Теодорих занемог и вскоре умер. Перед смертью он якобы покаялся в том, что несправедливо столь жестоко обошелся с Боэцием и Симмахом.

Народная традиция, впрочем, воздала должное наказание Теодориху. В «Диалогах» Григория Великого повествуется, что-де некий крестьянин видел, как души папы Иоанна I и Симмаха тащили душу остготского короля и ввергли ее в жерло вулкана. Но то была, так сказать, «местная» легенда. Как ни парадоксально, но в широком историко-культурном плане потомки не абсолютизировали этого столкновения. Оба его героя стали своеобразными идеалами средневековья. Боэций воплощал в себе человеческую (а не божественную) святость, сопряженную со свободой человеческого духа, ученостью и культурой; Теодорих — воинскую доблесть, спаянную с доблестью государя и сюзерена как организующего хаос общественной жизни начала. Боэций — это идеал сугубо нравственный, вырастающий из чисто человеческих ценностей и потому общезначимый, и Теодорих — воин и правитель, носитель государственности в противовес анархии, если угодно, идеал сословно-корпоративный. Идеал, воплощенный в Теодорихе, потускнел с закатом средневековья, идеал, запечатленный в Боэции, не утратил своей ценности и до наших дней.

Важно и другое — в этом столкновении персонифицировалась борьба двух миров — римского и варварского, диалектика этого противоборства. Боэций погиб, но его наследие послужило питающим истоком средневековья. Теодорих тоже вышел изменившимся из этой борьбы — он утратил свою прямолинейную силу и пришел к раскаянию. Несмотря на гибель Боэция, Теодорих не стал победителем. Так исполненная подлинного трагизма многовековая борьба римского и варварского миров завершилась не просто исчезновением первого, но синтезом обоих, в результате чего возник новый мир, не похожий ни на римский, ни на варварский и в то же время являвшийся их детищем, — мир средневековый.

«Четверные врата» познания

В юности человек подчас бывает обуреваем противоречивыми стремлениями. Его влечет неизведанное будущее, прельщающее новизной и непохожестью на детство и отрочество, возможностью отказаться от наставлений учителей и сделаться участником чего-то необычайного. Но при первых же самостоятельных шагах усвоенные истины, представлявшиеся столь наскучившими и банальными, вдруг оказываются опорами, без которых невозможно движение вперед. И юноша, постигший это, вдруг сам начинает испытывать почти непреодолимое желание стать учителем, не в высоком, а в самом обычном понимании этого слова. Нечто подобное, вероятно, произошло и с Боэцием на пороге его 20-летия, когда он принялся за сочинение трактатов, посвященных школьным дисциплинам. Однако внутренние побуждения, как правило, формируются в соприкосновении с внешними причинами. В случае с Боэцием такая связь очевидна. Боэций в то время только что вступил на государственное поприще, стал министром, ощутил власть над судьбами и умами людей. Сам блестяще образованный человек, он считал, что обязанность тех, кто находится у кормила власти, — заботиться о просвещении сограждан. Очевидно, в этом убеждении его еще больше укрепляла и политика Теодориха. Остготский король настаивал, чтобы дети римских землевладельцев (посессоров) обучались в грамматических и риторических школах. Обращаясь к своим подданным-провинциалам, не желавшим посылать детей в школы свободных искусств, он заявлял: «…слишком позорно, чтобы дети из благородных семейств воспитывались в глуши… пренебрегая изучением грамоты»[42].

И на рубеже V и VI вв. школа, несмотря на победу христианства, продолжала, в сущности, быть такой же, как и в первые века империи. Об этом можно узнать из писем, речей и наставлений Эннодия, основателя широко известного в Италии и за ее пределами учебного заведения в Милане. Центральную часть учебного процесса составляли упражнения в риторике. Они традиционно строились по методу увещевания или методу противоречия и представляли собой упражнения на темы, заданные преподавателем. В школе Эннодия это были по преимуществу сюжеты из римской истории и мифологии. Излюбленными авторами являлись Вергилий, Гораций, Теренций, Тибулл, Цицерон, Саллюстий, Цезарь, Валерий Максим. Здесь большое внимание уделялось изучению грамматики, которую Эннодий считал «кормилицей всех искусств», а Кассиодор впоследствии называл «прекраснейшим основанием наук, прославленной матерью красноречия»[43].

Показательно, что школа, созданная христианским клириком (священнослужителем), по духу и характеру обучения оставалась, по существу, светской и продолжала традиции позднеримского образования. Учебное заведение Эннодия не было чем-то исключительным в Италии первой половины VI в. Аналогичные школы функционировали в Риме, Равенне и других городах. Существовали также светские школы, в которых изучалось преимущественно право, сообщились определенные сведения по географии, естественным наукам, медицине. (Несколькими столетиями позже Равенна стала центром по переписке латинских медицинских трактатов.)

Для организации образования в конце V–VI в. характерно преобладание процессов схематизации и переработки античного знания, создания компендиумов по основным школьным дисциплинам, приспособления обучения к потребностям варваризирующегося общества. Работа в этом направлении шла довольно успешно, и именно в этот период были созданы учебники, по которым школярам предстояло обучаться много столетий.