Не стать насекомым - Роман Сенчин

В последние десятилетия, правда, слово «справедливость» в литературе большей частью употребляется не то чтобы в ироническом смысле, но персонажами простоватыми, чудаковатыми. Вот, например, отрывок из рассказа Василия Шукшина «Штрихи к портрету». Главный герой, мастер по ремонту телевизоров, а также философ-самоучка Николай Николаевич Князев читает случайному слушателю свой трактат о государстве:

«Государство — это многоэтажное здание, все этажи которого прозваниваются и сообщаются лестницей. Причём этажи постепенно сужаются, пока не останется наверху одна комната, где и помещается пульт управления. <…> Представим себе… это огромное здание в разрезе. А население этажей — в виде фигур, поддерживающих этажи. Таким образом, всё здание держится на фигурах. Для нарушения общей картины представим себе, что некоторые фигуры на каком-то этаже — «х» — уклонились от своих обязанностей, перестали поддерживать перекрытие: перекрытие прогнулось. Или же остальные фигуры, которые честно держат свой этаж, получат дополнительную нагрузку; закон справедливости нарушен. Нарушен также закон равновесия — на пульт управления летит сигнал тревоги».

«Закон справедливости» — словосочетание довольно-таки странное и в то же время очень точное. В данном случае справедливость из понятия нравственного перетекает в понятие социально-политическое. И если в упомянутой выше песне Высоцкого люди — «простые» люди, — стоящие в очереди за едой, ропщут и считают несправедливым то, что «непростые» (делегаты, иностранцы) обслуживаются без очереди, то с точки зрения государственной справедливости это — справедливо. Обитатели разных этажей столкнулись в одной столовке.

Понимание справедливости в разные эпохи мировой цивилизации было разным. В Древней Греции одно, в Древнем Риме — другое, во времена Средневековья — третье. И так далее. Аристотель, например, разделил справедливость на уравнительную и распределительную, классики марксизма полагали, что «справедливыми можно назвать общественные отношения лишь в том смысле, что они соответствуют исторической необходимости и практической возможности создания условий жизни человека, отвечающих данной исторической эпохе». (Философский энциклопедический словарь», 1983 год.) Довольно сложная формулировка. Думаю, многих удивит, что есть даже такой юридический термин — «справедливое правосудие».

В народном же сознании справедливость понимается как следование общей норме. Так её понимало и понимает большинство писателей, вкладывая это понимание в уста своих героев.

Интересно, что у Пушкина слово «справедливость» почти не встречается, зато часто употребляется «милость». Наверное, поэт не верил в первое и уповал на второе. И в словаре Даля мы не найдём толкования слова «справедливость», есть «справедливый» — «правильный, сделанный законно, по правде, по совести, по правоте».

И здесь мы тоже видим соединение личного человеческого (по совести) и государственного (законно). Мы отвыкли, да, наверное, и никогда не привыкали, что государство состоит из отдельных людей, что государство для человека, а не наоборот, и потому нам странно это перечисление через запятую. Странно думать, что человек по доброй воле может следовать закону, а государство обязано существовать по совести. Тем более у того же Даля мы находим столько сказок, пословиц и поговорок, говорящих об обратном…

Человеческое общество, а тем более институт государства — организмы настолько сложные, что даже заикаться о торжестве хотя бы относительной справедливости, по моему мнению, не приходится.

Конечно и естественно — каждый человек стремится к лучшей жизни и волей-неволей то и дело поступает несправедливо, не по совести и не по закону по отношению к другим. Да и, так сказать, бескорыстная несправедливость тоже явление нередкое. Тут большую роль играют психологическое состояние человека, то что называют «вредность», «характер», «самоутверждение». И примеров этого тоже в литературе предостаточно. В рассказах того же Шукшина эта «бескорыстная» несправедливость — один из сюжетообразующих приёмов (например, рассказы «Ноль-ноль целых», «Свояк Сергей Сергеевич»).

А государство… «справедливое государство»… Помню, у нас в школе проводились «ленинские уроки», на которых мы конспектировали работы вождя. Мне запомнилась одна мысль Ленина: «Государство есть машина для угнетения одного класса другим, машина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие классы».

Как известно, в то время (год 1987–1988) мы жили в бесклассовом государстве, но само общество явно делилось на слои, которые на эти самые ленинские классы очень сильно смахивали.

Рискуя оказаться похожим на шукшинского философа-любителя Князева, всё же попробую порассуждать о возможности существования справедливого государства или, точнее, справедливости в государстве.

Действительно, «государство — это многоэтажное здание, <…> причём этажи постепенно сужаются, пока не остаётся наверху одна комната, где и помещается пункт управления». Суды, государственные, президентские и прочие советы, общественные палаты, конгрессы, парламенты находятся всё-таки под самой верхней комнатой, и на них тоже распространяются сигналы пульта управления. Уверен, что далеко и далеко не всегда эти сигналы воспринимаются как нечто правильное, но им приходится подчиняться (зачастую беспрекословно). И в этом кроется несправедливость.

Когда чаша терпения какой-то из государственных структур (или же нескольких) переполняется, обитателя комнаты с пультом управления сбрасывают вниз. Об этом рассказывается, к примеру, в романе Маркеса «Осень патриарха». Процесс этот, тоже по Маркесу, называется «стихийное правосудие масс».

Но такое правосудие случается редко. Народ, с одной стороны, жаждет справедливости, а с другой, у него есть стойкое убеждение: чем выше царский трон и богаче наряды придворных, тем сильнее государство. А население нижних этажей — рабочие, крестьяне, интеллигенция — при любом государственном устройстве, при самой либеральной верхушке будет чувствовать себя притеснённым и обделённым.

Место рождения, социальный статус, предвзятость начальства, жизненные неурядицы — всё это может быть источником несправедливости… Возьмём уроженца столицы, чьи родители из потомственных руководителей, и уроженца деревеньки на Оби или Амуре. У кого из этих двух людей, при равных интеллектуальных данных, больше шансов оказаться обитателем «верхних этажей»? Конечно, у первого. (Хотя сам пульт управления в советское время доверялся, как правило, уроженцам деревень, «из бедной крестьянской семьи», что тоже несправедливо — эта печать бедняцкости в итоге довела до развала «многоэтажного здания».)

С 1991 года мы строим демократию. Сначала вроде бы традиционную, затем — суверенную. Разговоры о справедливости за эти годы не смолкают. То и дело слышишь о нарушении конституции (свода тех общих норм, что и определяют справедливость), нарушении прав человека, произволе, коррупции… Ощущение несправедливости в последние несколько лет стало особенно острым. Помимо политических, усилились и социальные причины. Слишком очевиден разрыв между людьми обеспеченными и неимущими, хотя вроде бы приносящими государству пользу, не уклоняющимися «от своих обязанностей». «Закон справедливости» продолжает нарушаться всё чаще — увеличивается распределительная несправедливость.

Какие-то факты несправедливости очевидны, а какие-то довольно спорны. Вот, например, институт охраны (об этом писалось уже не раз). Практически каждое учреждение, множество территорий находится словно бы на осадном положении. Оказаться в какой-либо фирме, в учреждении без специального документа — невозможно. Если раньше охраняемыми были десятки объектов, то теперь — тысячи. С одной стороны, наверное, это оправданно, но с другой — несправедливо, да и вредно. Мало того что множатся государства в государстве, но и люди — молодые, полные сил мужчины — занимаясь охраной их, деградируют.

Прозаик Олег Павлов, сам работавший охранником, часто возвращается к этому вопросу. Несколько лет назад увидела свет его публицистическая книга «Русский человек в ХХ веке», где собраны примеры всевозможных несправедливостей и размышления автора о том, как бы сделать жизнеустройство справедливей.

С четверть объёма книги составляет описание будней одной из московских больниц, где Павлов работал охранником. В основном — унижение одних людей другими; больные умирают без присмотра, бомжей отказываются принимать, хирурги, вместо того чтобы оперировать, играют в футбол… Приведу одну историю — про наведение в больнице порядка:

«…нововведение: охрана не пускает на посещение без сменной обуви — говорят, в грязное время года наступает такой режим переобувания. Людей посылают за пакетиками в магазин за углом: купишь два пакетика, зачехлишь в них обувь — проходи. <…> Описать это зрелище, как люди стадом обуваются пакетиками и бредут в отделения, я не в силах — нет таких красок, такого холоднокровия у меня. Но слышны не шаги, а сплошное крысиное шуршание по всей больнице и глухота. Потом поднаторели и стали приходить со сменной обувью, но грязные сапоги гардеробщица отказывается на хранение принимать. Так что переобувшись, грязные сапоги несут в руках в те же самые отделения, да ещё какие сапоги у большинства: стёртые, избитые, когда купить другие не хватает давно средств».