Увидеть лицо - Мария Барышева

Ее убивали и она убивала, и падала на железные прутья ограды, и окуналась в разъедающую кислоту, и душила Свету на кухне, и вонзала нож Ольге в горло, и повисала на пробивавшем ее тело пере алебарды, и чувствовала тупой удар, когда ей пробивала голову пуля, выпущенная Евсигнеевым, и тут же разбивала боулинговым шаром его лицо, и смотрела в глаза Виталию, с улыбкой перерезавшему ей горло, и всаживала топор в позвоночник Олега, и секунду спустя Олег перебрасывал ее через лестничные перила третьего этажа, и она топила Марину в бассейне, а мгновением позже падала туда, и это снова оказывалась кислота, а потом мучительно мерзла в морозильной камере наедине с заиндевевшими искромсанными трупами, а потом на нее набрасывался Борис и по-волчьи вцеплялся зубами в шею, и тут же она подкарауливала его в полу-мраке за углом, чтобы сделать то же самое, и Света набрасывала ремень ей на шею, а потом то же самое делал Жора, которому она после этого простреливала голову, и Ольга, ухмыляясь, отпускала ее руку, отправляя в короткий полет, и Петр с безумными криками гонял ее по коридорам особняка, и она сидела, притаившись, среди экспозиции трупов на лестнице, и опять Виталий убивал ее — снова и снова, чаще всех — и в автобусе, и в ванной, и в постели, и в столовой, приговаривая с усмешкой: «Ты была права, рыжик, убийца не обязательно должен быть в единственном экземпляре!» — и она умирала — снова и снова — и просыпалась — снова и снова, и был ужас, и была боль — бездна боли, и она погружалась в нее и выныривала снова с разрывающимися от крика легкими и бешено колотящимся сердцем — и вдруг все кончилось, и Алина упала на стул — обессиленная, измученная, стучащая зубами от беспредельного напряжения, и мягкий свет лег на ее уставшие смотреть и открываться глаза, и где-то рядом безмятежно звучал французский шансон, журчал искусственный водопадик, и Лешка, сидевший напротив, за столиком, приветливо ей улыбался, покачивая головой в такт музыке.

— Передохни, — участливо сказал он и пододвинул к ней бокал, полный темного вина, и Алина, схватив его, выпила в несколько глотков, как простую воду, и в ее голове мягко стукнуло, и улыбающееся лицо перед ней покачнулось и стало еще более четким. Вино оказалось приятным, чуть терпковатым, с мускатным вкусом.

— Где остальные? — хрипло спросила она, отодвигая пустой бокал, и Лешка покачал головой. На его лице была легкая досада.

— Слушай, ну чего ты уперлась, а?! Хочешь еще попутешествовать? Ты, очевидно, не понимаешь, что еще пара таких полетов — и твой мозг и сердечно-сосудистая система там просто взорвутся! Ты хочешь умереть, как умер Кирилл? Знаешь, мне кажется, я понял, зачем он взял тебя с собой. Ты умеешь просыпаться — ты отлично умеешь просыпаться, если захочешь! Сукин сын что-то чуял — наверное, у него были чертовски нехорошие предчувствия насчет предстоящего опыта, и он прихватил тебя в качестве запасного аккумулятора, чтобы безболезненно свернуть реальность и успеть удрать самому. Ведь один раз ты даже чуть не прорвала его мир. Но я сильнее, чем Кирилл, малышка, я теперь намного сильнее. Ты можешь раздирать мои реальности, но от меня ты никуда не денешься! Так что, может, уже хорош брыкаться-то, а? И тогда больше никаких кошмаров — только славный, чудесный мирок. Я постараюсь устроить, чтоб он был настолько чудесен, что ты не захочешь осознавать, что это сон, обещаю. Хочешь еще бокальчик?

— Где остальные?! — тяжело повторила Алина, с трудом выговаривая слова. Прожитые миры до сих пор мелькали у нее перед глазами — миры, каждый из которых хоть на несколько секунд, но казался истинным и настоящим. Лешка прищелкнул языком и склонил голову набок.

— Слушай, ты такая зануда! Какая тебе разница?! Они о тебе и не вспоминают, уверяю тебя! Им хорошо, они счастливы…

— Разумеется, ты ведь отослал их в те жизни, о которых они мечтали, где живы их близкие, где они не совершали ужасных ошибок, поступков… но это все-го лишь сон!

— Для них больше нет. Для них это жизнь — настоящая жизнь, моя сладкая! — Лешка устало вздохнул, точно изможденный дневным трудом работяга. — Это ты ко всему придираешься, а они — ребята сговорчивые. Я спрашивал каждого — честно спрашивал — довольны ли они, и все ответили утвердительно. Так что…

— Все равно это сон! — упрямо сказала Алина, сжимая и разжимая пальцы и скребя ногтями по столу. — Они не смогут видеть этот сон до конца жизни.

Лешка усмехнулся.

— Смотря, какой длины будет эта жизнь!

Алина, взбешенная, хотела было наброситься на него, но не смогла сдвинуться с места. Руки и ноги не слушались, словно ее парализовало, и когда она с трудом подняла голову, то ее взгляд уперся в насмешливую и в то же время удивительно обаятельную улыбку.

— Не стоит давать волю эмоциям, Аля, поверь — это лишнее. Скоро тебе будет совершенно все равно — где твои сосонники, что с ними…

— Никогда!

— Как говорил персонаж одного фильма, громкие слова потрясают воздух, но не собеседника! — его улыбка подернулась легкой меланхолической печалью. — Знаешь, в самом начале большинство из твоих друзей говорили то же самое, горделиво выпячивали грудь, и глаза их метали молнии. Но это сразу же сошло на нет, когда я показал им, что умею создавать не только ад. Психология контраста.

Он потянулся и взял в свои пальцы руку Алины, безвольно лежащую на столе, и она передернулась, но отнять руку не смогла. Лешка перевернул ее ладонью вверх и бережно провел по ней пальцами. Они скользнули по коже вниз, до сгиба локтя, потом вернулись и начали ласково оглаживать ее запястье.

— Хороший пульс, — задумчиво сказал он, чуть прикрывая глаза. — Кровь можно слушать — знаешь это? Кровь — как музыка, удивительная музыка, у каждого своя, и в твоей крови я слышу отзвуки великих водопадов, и шум древних лесов, и свежесть ветра, который летит к беспредельному горизонту… Я слышу, как рассекают воздух крылья удивительных птиц, и как океан ласкает прибрежный песок, и как восходящее солнце зажигает воды широкой реки, превращая их в золото, и как капли падают с листьев деревьев, и как снежные хлопья ложатся на луга, я слышу, как молодая луна смотрится в озеро, и как распускаются лотосы — и все это музыка твоей крови, а кровь никогда не лжет…

Алина расширенными глазами смотрела на его полузакрытые веки, слушая мягкий струящийся голос. Потом и ее собственные веки начали опускаться.

— … Покой — вот твой истинный рай, дитя. Мир кристальной девственной чистоты, до которой не дотрагивались грязные и неразумные людские пальцы — вот твоя настоящая заветная мечта… Мне нет нужды что-то создавать для тебя — ты давно создала это сама, и тебе нужно просто вернуться…