Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Подготовка к созыву Учредительного собрания

Из общеполитических дел того времени дело о созыве Учредительного собрания стояло на первой очереди. Хотя оно было, естественно, чисто внутренним делом, но поскольку от него зависела судьба не только самого Временного правительства, но и всей России, то понятно, что Терещенко и наше ведомство этим делом чрезвычайно интересовались.

Упомяну мимоходом, что помимо общегосударственного значения в этом деле имелась и чисто дипломатическая сторона. Так, при определении границ действия положения о выборах в Учредительное собрание, которые были крайне широки, предстояло решить некоторые вопросы о фактически русских областях, находившихся в чужом владении. Например, так наз. «Урянхайский край», заселённый русскими, но находившийся в спорной русско-китайской полосе, был включен в число территорий, выбирающих в Учредительное собрание. Г.А. Козаков по поводу этого малоизвестного края и полосы отчуждения Восточно-Китайской железной дороги делал специальные доклады в связи с Учредительным собранием как Милюкову, так и Терещенко, и их положительным решением, несомненно, сфера если не территориальных владений России, то её политического влияния значительно расширялась. Козаков перед этими докладами просил меня дать соответствующее международно-правовое освещение вопроса, что я и сделал в особой записке, присоединённой к делам Комиссии по выборам в Учредительное собрание. Комиссия эта включала в себя представителей заинтересованных ведомств (МИД в их числе, конечно, не было) и всех известных государствоведов, находившихся в Петрограде (барона Б.Э. Нольде, В.Д. Набокова, П.П. Гронского, Н.Н. Лазаревского и др.), были и представители политических партий.

Наиболее интересным пунктом был вопрос о пропорциональном избирательном праве и партийных списках, связанных с отсутствием осёдлости в данной местности, другими словами, то, что депутатом мог быть всякий, даже совсем не местный человек. Это положение открывало возможность выставить любое лицо от данной местности, сообразуясь исключительно с партийными надобностями, что впоследствии и случилось (в качестве курьёза укажу, что барон Б.Э. Нольде, например, был выставлен от Волынской губернии, с которой буквально ничем не был связан). С другой стороны, положение совершенно обезличивало в глазах населения данные партийные списки и, естественно, устанавливало партийную диктатуру, давая возможность заранее производить социальный отбор в том смысле, что интеллигенция получала полный перевес над простым народом, представители коего, то есть крестьяне от сохи и рабочие с фабрик, могли попасть лишь в виде совершенного исключения.

Это не была оплошность комиссии, это был твёрдо установленный догмат, родившийся после долгих прений внутри комиссии, — «интеллигентность» состава Учредительного собрания совершенно сознательно была поставлена выше «местной связи» депутата с населением, неизбежная однородность состава в отношении «интеллигентности» была, по мнению комиссии, таким плюсом, который определённо превышал минусы отсутствия «местной связи».

Предполагалось, что на Учредительное собрание ляжет вся тяжесть общегосударственных вопросов, всё переустройство Российского государства, а для этого от депутата требуется прежде всего понимание этих вопросов, и так как всё будет решаться в общегосударственном масштабе, а «местные дела» будут иметь второстепенное значение, то «интеллигентность» Учредительного собрания — самое важное его качество. В какой мере партийный эгоизм ослеплял комиссию, мне после июльских дней стало ясно из ряда разговоров с её членами — Гронским, Нольде, Макаровым и другими, которые совершенно не считались с тем, что при этих условиях связь народа с Учредительным собранием будет настолько слаба, если не вовсе фиктивна, что в минуту опасности народ не поддержит своих избранников — опасности, с которой тогда никто из моих собеседников не желал считаться. Они говорили, что опасность Учредительному собранию может грозить только от правительства, как это было с Государственной думой, а в лояльности Временного правительства по отношению к Учредительному собранию никто из них не сомневался.

Да и, действительно, опасности от Временного правительства Учредительному собранию быть не могло. То, что ретроспективно нельзя квалифицировать иначе, как величайшую наивность, но что удивляло меня больше всего, так это то, что и после июльских дней многие продолжали думать, что правительство, избранное Учредительным собранием, будет в совершенно иных условиях, чем Временное, и что никто не осмелится занести руку над народным, избранным всеобщим голосованием правительством. Ни среди правых, ни среди левых я нигде не слышал сомнений на этот счёт. Наоборот, всеобщее убеждение этой комиссии, бюро которой было потом арестовано большевиками, состояло в том, что полоса тревог и волнений, окружавших Временное правительство, сменится полосой напряжённой, правда, но спокойной работы, а ахиллесовой пятой Временного правительства считалось то, что оно не санкционировано «народом», представленным в парламенте. Так думали в комиссии по созыву Учредительного собрания.

В моём докладе Терещенко при утверждении положения о выборах в Учредительное собрание я не скрыл от него моих опасений, что, учитывая основные предпосылки этого положения, в особенности отсутствие связей избранных депутатов с местным населением, которые совершенно сознательно разрывались в угоду не вполне убедительным доводам о более высоком культурном цензе избранных таким образом депутатов (что отразит, конечно, известные партийные круги, но ни в малейшей мере не выявит лика русского народа), «народным» Учредительное собрание нельзя будет назвать хотя бы уже потому, что многомиллионная масса русского крестьянства не имеет ни малейшего представления о партийной организации.

«Беспочвенность» Учредительного собрания, по моему мнению, представляла большее зло, чем давала преимуществ его «интеллигентность», так как очевидно, что вся работа государственного характера ляжет как на правительственные органы, так и на парламентские комиссии. Кроме того, я знал, что будущая канцелярия Учредительного собрания должна быть построена на привлечении в неё очень крупных научных сил и знатоков отдельных вопросов. Терещенко на мои замечания ответил очень предупредительно, что он тоже считает, как «беспартийный» член Временного правительства, что отрицание всякого значения «местных связей» депутата с населением при настоящих условиях неправильно и неполитично, но что он в меньшинстве, что все остальные члены Временного правительства стоят на противоположной точке зрения и что «один в поле не воин», партийные интересы победят, это бесспорно. Тут Терещенко лукаво улыбнулся. «Дай Бог вообще нам довести дело до Учредительного собрания, каково бы оно ни было», — сказал он, и впервые я услышал у него пессимистическую ноту. Он невольно высказал ту затаённую мысль, которая, вероятно, была не у него одного, а и у других членов Временного правительства: лишь бы продержаться до Учредительного собрания, на плечи которого можно было бы перекинуть и власть, и ответственность.