Солоневич - Константин Сапожников

Описание этого же портрета Солоневича, «с неслыханной художественной мощью исполненного его сыном», дал Николай Казанцев: «Наружность писателя, преображённая, вдохновенная; он имеет вид пророка. Кисть Юры сумела передать необыкновенную силу человека, который своей манерой писания, искренностью, экспрессией был способен как электрическим током сотрясать своих читателей. Его взгляд пронзителен; его глаза горят огнём, вероятно, того же блеска, который некогда горел в глазах Достоевского»[201].

В 1949 году Иван Солоневич завершил книгу «Диктатура импотентов», посвящённую теории и практике «научного социализма», который он называл «наукой о несуществующем в природе явлении». Книга, по замыслу писателя, должна была стать осиновым колом для различных модификаций «кровожадной», по его мнению, системы, «высшим достижением которой стали НКВД и гестапо».

Пользуясь редкими часами, которые оставались ему после дневной страды по подготовке очередного номера газеты, Солоневич продолжал работу над текстом «Белой Империи», в котором последовательно, взвешенно, исторически документировано и образно излагал свой взгляд на идеальное государственное устройство будущей России. Этим трудом Иван хотел «вооружить» эмиграцию, которая, как он надеялся, рано или поздно вернётся на родину. Он писал в «Нашей стране»:

«С 1917 года и по сей день мы (эмигранты. — К. С.), кроме поражений, не переживаем ничего. Если бы в мелькании наших беженских судеб у нас было бы время взять в руки самый элементарный курс русской истории и была бы возможность о нём подумать, то мы увидели бы, что без Монархии у нас никогда ничего не получалось — кроме поражений. Если бы мы вдумались в историю нашей антисоветской борьбы, то и тут мы увидели бы решительно всё то, что сейчас видим своими глазами: десятки вождей, из которых каждый норовит „спасти Россию“ и на этом славном пути норовит подставить подножку каждому соседнему кандидату в спасители. С того момента, когда в феврале 1917 года монархию и династию продал и предал весь или почти весь правящий слой страны, — до сегодняшнего дня, когда этот правящий слой служит панихиды, но не хочет служить Монархии, — мы вот и кувыркаемся от Волги до Ла-Платы. Ни в 1917-м, ни в 1949 году мы не догадались сделать самого простого: стать стеной у Трона. В 1949 году это гораздо труднее, чем это было в 1917-м».

В этот южноамериканский период жизни Солоневич обозначил пределы своих политических притязаний: «Я никак не лезу в вожди. По двум причинам: я — монархист и признаю одного только „вождя“ — Державного. Я не организатор. Требовать с меня организации было бы так же безнадёжно, как пытаться доить божью коровку… Но то, что я могу — имею право сказать Русскому Зарубежью — в Русском Зарубежье не может сказать никто иной».

Глава двадцать восьмая

«ЗАГОВОР» В БУЭНОС-АЙРЕСЕ

К середине 1950 года только в Буэнос-Айресе было не менее пяти тысяч русских эмигрантов, и это радовало Солоневича: ведь все они — потенциальные читатели «Нашей страны»! Однако вновь прибывшие эмигранты почти целиком воспроизводили ту жизнь, которая велась ими прежде в Европе: с многочисленными организациями, обществами, землячествами, бесчисленными политическими направлениями, взаимной враждой и соперничеством, склоками и сплетнями. В Буэнос-Айресе в русской эмиграции издавалось семь малотиражных газет и действовали полтора десятка общественно-политических организаций!

О «разноцветии» эмигрантских организаций в Аргентине и их соперничестве не без издёвки написал Михаил Бойков, эмигрант второй волны, о творчестве которого Солоневич отзывался с уважением и которого печатал в своей газете. Фельетон, который очень понравился Солоневичу, был опубликован в литературно-художественном сборнике «Южный крест» под названием «Приключения беспартийного эмигранта». По сюжету, некий эмигрант срочно пытается вступить в какую-либо организацию, потому что ему сказали, что после скорого свержения большевизма беспартийных в Россию не пустят.

И вот «не шибко грамотный в политических смыслах» эмигрант попытался найти своё место в «антибольшевистских рядах». Вначале он попал в «Русский культурно-просветительный клуб имени Максима Железняка» и напоролся на явно «просоветскую организацию», которая занималась вопросами репатриации в СССР. Эмигранту пришлось прыгать из окна второго этажа, чтобы избежать отправки на родину «в закрытом автомобиле с конвоем». Не повезло ему и во второй попытке. Наткнулся на «товарища», очень похожего на Троцкого, который говорил лозунгами и цитатами из революционных песен. На видном месте его конторы возвышалось красное знамя со словами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Эмигрант снова еле унёс ноги.

Чтобы больше не рисковать, он обратился к крайне правым, «зубрам», то есть к «бывшей российской знати, высшему дворянству». Во время собеседования эмигранта с князем, имевшим на груди «целую коллекцию орденов и регалий», стало ясно, что эмигрант никак не подходит для объединения «зубров»: он был всего-навсего сыном старшего дворника, то есть неподходящего социального происхождения. Не нашёл эмигрант понимания в «воинском союзе», где не обнаружилось никакой «борьбы с большевизмом, кроме командных выкриков, солдафонства и беспорядочного махания саблей».

«Солидаристы» отнеслись к эмигранту с большим пониманием. Но предупредили, что в будущем российском правительстве все главные портфели уже заранее распределены «между активистами». Самое большое, что могли пообещать «солидаристы», — это должность «государственного уполномоченного артельно-маслодельно-сыроваренной, молочно-творожно-сливочной, винегретно-сметанно-блинной промышленности». Но перед назначением на пост эмигрант должен был отправиться на подпольную работу за железный занавес, чтобы подтвердить свою пригодность для дела «солидаристов». После ряда наводящих вопросов эмигрант понял, что опять едва не совершил роковую ошибку: «солидаристы» намеревались ввести в России что-то вроде «исправленного коммунизма» со «слегка ограниченной» свободой личности.

Поиски подходящей политической организации эмигрант завершил на украинских самостийниках. Вошёл в их штаб-квартиру и остановился с разинутым от удивления ртом: «Никак не пойму, куда я попал. Вроде в картинную галерею. По всем стенкам висят усатые дяди и очами на меня грозятся. Присмотрелся я поближе, а это всё портреты украинских гетманов. С древнейших времён и до наших дней: от Адама и Евы до пана Жилы, что в одном „дипийском“ лагере был гетманом украинского барака». Выдать себя за «чистокровного украинца» эмигранту не удалось. В очередной раз ему пришлось спасаться бегством под выкрики в спину: «Москальский прихвостень! Московський лаполиз!»