Том 9. Критика и публицистика 1868-1883 - Михаил Салтыков-Щедрин

Впервые — ОЗ, 1870, № 1, отд. «Совр. обозрение», стр. 33–56 (вып. в свет — 16 января). Без подписи. Авторство указано Н. В. Яковлевым на основании письма Салтыкова к Некрасову (Письма, 1924, стр. 57); подтверждено на основании анализа текста С. С. Борщевским (Неизвестные страницы, стр. 510–525).

Девятого июня 1869 г. Салтыков писал Некрасову, что «по соглашению с Елисеевым взялся написать более или менее обширные статьи о Грановском (по поводу книги Станкевича) и о Феофане Прокоповиче». Однако в журнале появилась лишь одна статья о Грановском, названная в подзаголовке «первой статьей». О намерении написать ряд статей, посвященных Грановскому как «деятелю русской мысли», Салтыков дважды упоминает в напечатанном тексте, причем называет и некоторые темы этих следующих статей: «воспитательное значение» деятельности Грановского, «теория так называемого абстенционизма». По-видимому, к написанию этих статей Салтыков так и не приступил.

Статья о Феофане Прокоповиче, которого в рецензии на «Материалы» М. А. Антоновича и Ю. Г. Жуковского Салтыков иронически назвал «известным либералом XVIII века», вовсе не появилась в печати; и, вероятнее всего, написана не была; тематически, возможно, она должна была примыкать к статье о Грановском, трактовавшей также и о путях и судьбах «либерализма». Поводом к возникновению замысла статьи о Прокоповиче, по-видимому, послужила книга И. Чистовича «Феофан Прокопович и его время», СПб. 1868.

Автором книги о Грановском был младший брат Николая Станкевича Александр Владимирович Станкевич, литератор, в 30-40-е годы близкий к кружку брата, а затем Белинского. С Грановским, как сказано в «биографическом очерке», А. В. Станкевич встречался в последние годы жизни историка.

На книгу А. В. Станкевича еще до статьи Салтыкова откликнулись периодические издания разных направлений («Дело», «Вестник Европы», «Заря», «Весть» и др.). Это было симптомом повысившегося интереса к «людям сороковых годов», «старым людям» (Ф. М. Достоевский. Дневник писателя за 1873 год). Несколько позднее в статье «Народный реализм в литературе» Н. Шелгунов следующим образом объяснил этот интерес: «Теперь русская мысль зреет, набирается новых фактов и проверяет себя ими <…> Наше время как бы повторяет сороковые годы»[97]. Отклики печати на книгу Станкевича и заключали в себе не столько ту или иную ее оценку, сколько попытку уяснить историческое значение Грановского как деятеля определенной эпохи, тесно связанной с последующим развитием русского общества и русской общественной мысли, уяснить ценность наследия самой этой эпохи — «сороковых годов» — для современности. (О полемике на эту тему, развернувшейся в печати на рубеже 60-х — 70-х годов, см. в книге Е. И. Покусаева «Революционная сатира Салтыкова-Щедрина», М. 1963, стр. 225–227.)

Одним из первых откликов такого рода была редакционная статья реакционной газеты «Весть» (1869, №№ 121, 125, 126 и 131 от 3, 7, 8 и 13 мая). Статья полна выпадов как против революционно-демократического лагеря, так и против либералов и славянофилов, будто бы «вступивших в союз» с «вожаками» «Современника» и «Колокола». «Вот четыре лица, — сказано в статье «Вести», — с которыми Грановский уже в 1847 году решительно разошелся во взглядах: Белинский, Киреевский, Герцен и Огарев» (№ 125).

По мнению автора статьи-рецензии под названием «Т. Н. Грановский в биографическом очерке Станкевича» («Вестник Европы», 1869, № 5; подписано: «Сл. <В. И. Герье> Москва, 19 апреля 1869»), книга Станкевича показывает, что в русском обществе 40-х годов, «несмотря на все неблагоприятные обстоятельства», «действовала могучая мысль и были благородные стремления» (стр. 425). В. И. Герье особенно подчеркивал «западнический» характер идей Грановского, который «был истым сыном Петровской России», «жаждал цивилизации», как «средства к исцелению от существующего зла» (стр. 431). Рецензент с удовлетворением констатировал, подобно редакции «Вести», но, разумеется, с иных позиций, расхождение Грановского как со славянофилами, так и с «другим направлением, появившимся в 40-х годах и облекавшимся тогда еще в форму строгого, научного материализма» (имеется в виду Герцен).

Разбору книги Станкевича была посвящена большая часть неподписанных (принадлежавших H. H. Страхову) «Критических заметок о текущей литературе» в № 7 за 1869 г. славянофильско-почвеннического журнала «Заря». Историческую роль Грановского Страхов также ставил в связь с судьбами «западничества», которое он характеризовал, однако, как направление отвлеченное, в свое время естественное и законное, но давно себя изжившее. Характерным для позиции «почвенничества» на рубеже двух десятилетий является утверждение Страхова о закономерном «вырождении» «чистого» западничества в нигилизм. (Значительно более сложное обоснование этой идеи находим в «Бесах» Достоевского.)[98]

Особый интерес в ряду этих отзывов представляет рецензия журнала «Дело», поскольку в ней преломилась тактическая платформа, пропагандировавшаяся в это время некоторыми публицистами демократического лагеря, — платформа своеобразного «утилитаризма» (см. прим. к статьям «Новаторы особого рода», «Насущные потребности литературы», «Человек, который смеется»). Рецензент «Дела» весьма невысоко расценил «биографический очерк» Станкевича, автор, по его мнению, не сделал самого главного: не определил «значение отвлеченной философии в связи с существовавшими во время Грановского общественными порядками», не разъяснил, «что способствовало ее влиянию на молодежь, что отвлекало лучшие силы от полезного дела и толкало на бесплодную дорогу идеализма», не показал, «почему такая богато одаренная личность, каков был Грановский, принесла обществу такую ничтожную, неуловимую пользу» («Дело», 1869, № 6, отд. «Совр. обозрение», стр. 30).

Салтыков, конечно, учитывал все эти отклики на книгу о «деятеле русской мысли». Однако его замысел далеко выходит за пределы полемики, смысл статьи гораздо шире и значительнее, нежели та или иная оценка книги Станкевича. О характере замысла говорит уже название статьи, а также и те темы, которые были намечены для разработки в следующих статьях цикла (см. выше). Грановский интересует Салтыкова именно как «один из деятелей русской мысли», его волнуют судьбы «цивилизующей» — ищущей, передовой мысли, волнуют тем более сильно, что Салтыков-просветитель разделяет тезис Грановского: «в разложении масс мыслию заключается процесс истории»[99]. Поэтому одной из тем следующих статей должна была стать важнейшая для Салтыкова тема «воспитательного значения» литературы (см., например, статью «Насущные потребности литературы»). Грановский, так же как и Белинский, был для Салтыкова символом целой эпохи в истории русской мысли — эпохи 40-х годов, — и поэтому он всегда выделяет не то, что их разъединяло, а объединяющее их общее — положение, роль как деятелей русской мысли. Имя Грановского Салтыков ставит рядом с именем Белинского (см., например, в «Литературном положении»: «Вспомним Грановского, Белинского и других, которых имена еще так недавно сошли со сцены, вспомним то движение мыслей и чувств, которому было свидетелем современное им поколение, вспомним увлечения, восторги, споры» — т. 7, стр. 56).

Замысел статей о Грановском, лишь частично осуществленный в «статье первой», заключался в анализе, на примере деятельности Грановского, не столько самого содержания общественной мысли и литературы, сколько социальных и политических форм ее бытия и влияния этих форм на содержание мысли. Салтыкова по преимуществу интересуют отношения «мысли» со «средой» — обществом, которое выделяет деятелей мысли, но в целом, за исключением небольшой его части, остается глубоко к ним равнодушным, а также политическими «эманациями» общества, то есть властью, рассматривающей мысль как нечто враждебное; эскизно намечается и проблема отношений мысли с народною массой, деятельное проникновение в которую составляет насущную потребность и обязанность «цивилизующей мысли» (степенью этого проникновения определяется в конечном счете «воспитательное» значение мысли).

«Либеральная» (в данном случае — передовая), «цивилизующая» мысль входит в общество под покровом «тайны», ее встречает враждебность или, в лучшем случае, равнодушие, ей угрожает «внешний гнет», «травля» (см. статью «Насущные потребности литературы»). Но опасны не эти внешние давления сами по себе, опасны «внутренние» последствия гнета, искажения самого содержания мысли.

Один из центральных тезисов статьи состоит в том, что «мысль», какой бы она ни была по своему содержанию — философской, социальной, экономической, естественнонаучной, — будучи вынужденной отстаивать свою свободу, с неизбежностью становится мыслью политическою. Тем самым разработка и пропаганда[100] самого существа мысли, разработка «истины идеальной» (см. статью «Насущные потребности литературы») отходит на второй план или делается и вовсе невозможной.