Интернет-журнал 'Домашняя лаборатория', 2008 №2 - Журнал «Домашняя лаборатория»

помолвка. Он еще колебался, подбрасывая кольцо на ладони; она подняла на него вопрошающий, горячий взор. Тогда он кивнул с серьезным видом и положил кольцо на дно жестянки.

Старый поэт озабоченно и грустно моргал птичьими глазами.

— Теперь мы можем идти, — прошептала княжна.

К вечеру приехал упомянутый выше наследник рухнувшего трона. У главных ворот — почетный караул, рапорт, слуги, выстроенные шпалерами, и прочие церемонии; парк и замок празднично иллюминованы. Прокоп сидел на холмике перед лабораторией, мрачным взглядом смотрел на замок. Никто не проходил здесь; темно и тихо, только замок сиял ослепительными снопами лучей.

Прокоп глубоко вздохнул и поднялся.

— В замок? — спросил Хольц и переложил револьвер из кармана брюк в карман своего бессменного дождевика.

Они идут по парку, где уже погашены огни; раза два-три какие-то темные фигуры отступили перед ними в кусты, а сзади, шагах в пятидесяти, все время кто-то шуршит опавшими листьями; в остальном — безлюдье, сырое безмолвие ночи. Лишь все княжеское крыло замка пылает большими золотыми окнами.

Осень, уже осень. Падают ли еще в Тынице серебряные капельки из крана колонки? Ветра нет — и все же доносится зябкий шелест: откуда, с земли или с деревьев? Алую полоску прочеркнула на небе упавшая звезда.

Несколько человек во фраках — о, как они великолепны и счастливы! — выходят на площадку замковой лестницы, болтают, курят, смеются… и возвращаются в дом. Прокоп застыл на скамейке, только вертит в растрескавшихся пальцах жестяную банку.

Порой встряхивает ее, как дитя — погремушку.

В банке — обломки ложки, кольцо и безымянное вещество.

Застенчиво приблизился Хольц.

— Сегодня она не сможет прийти, — деликатно говорит он.

— Я знаю.

В окнах гостевого крыла вспыхнул свет. А вон тот ряд окон — "княжеские покои". Теперь светится весь замок, воздушный, ажурный, как греза. Все там есть: богатство неслыханное, красота, честолюбие, и слава, и титулы — побрякушки на груди, наслаждения, умение жить, тонкость чувств, и остроумие, и самоуверенность; словно там другие люди, не такие, как мы…

Как упрямый ребенок, гремит Прокоп своей погремушкой. Постепенно окна гаснут; еще светится то, что в комнате Рона, и другое — красное, где спальня княжны. Дядюшка открывает окно, вдыхает ночную прохладу; потом принимается шагать от двери к окну, от двери к окну, и опять, и опять… За занавешенным окном княжны не дрогнет ни одна тень.

Вот и oncle Рон погасил свет; теперь горит лишь единственное красноватое окно. Найдет ли дорогу человеческая мысль, пробьет ли, просверлит ли мощью своею путь через эту сотню или сколько там метров немого пространства, коснется ли бессонного мозга другого человека? Какие слова послать тебе, татарская княжна? Спи — уже осень; и если есть какой-нибудь бог — пусть погладит он твой разгоряченный лоб…

Погасло красное окно.

XXXIX

Утром Прокоп решил не ходить в парк, справедливо полагая, что был бы там лишним. Он устроился в полупустынном уголке, где пролегла прямая дорога от замка к лабораториям, пробитая через старый заросший вал. Вскарабкался на вал; отсюда, кое-как укрывшись, он мог видеть угол замка и небольшую часть парка. Место ему понравилось; он зарыл там несколько своих ручных гранат и принялся наблюдать то за парком, то за спешащей куда-то жужелицей, за воробьем на качающихся ветках. Один раз к нему даже слетел снегирь, и Прокоп, затаив дыхание, не спускал глаз с его красной грудки; снегирь тенькнул, дернул хвостиком и фррр! — улетел.

Внизу, по парку, идет княжна в сопровождении высокого молодого человека; на почтительном расстоянии от них — свита. Княжна смотрит в сторону и взмахивает рукой, словно хлещет прутиком по песку.

Больше ничего не видно.

Гораздо позднее показался дядюшка Рон с толстым кузеном. И снова — ни души. Стоит ли в таком случае торчать здесь?

Почти полдень. Вдруг из-за угла замка появляется княжна и идет прямо к валу.

— Ты здесь? — вполголоса зовет она. — Спустись и иди налево.

Он скатился с вала, продрался через кусты налево. Там, около стены, оказалась какая-то свалка: ржавые обручи, дырявые кастрюли, старые цилиндры, гниющие, безобразные обломки; бог весть откуда вообще набираются в княжеском замке подобные вещи. И перед этой отвратительной кучей стоит княжна свежая, прекрасная — и по-детски грызет ногти.

— Сюда я приходила злиться, когда была маленькая, — сказала она. — Никто этого места не знает. Нравится тебе тут?

Прокоп видел — она огорчится, если он не похвалит ее убежища.

— Нравится, — поспешно ответил он.

Княжна обрадовалась, обняла его.

— Ты — милый! Я надевала на голову какую-нибудь кастрюлю — понимаешь, это была корона — и играла одна в суверенную княгиню. "Что изволят приказать всемилостивейшая княгиня?" "Запряги шестерку лошадей, я поеду в Загур". Знаешь, Загур это был мой выдуманный замок. Загур, Загур! Милый, скажи, есть на свете что-нибудь подобное? Давай уедем в Загур! Найди его для меня, ты столько знаешь.

Никогда она не была так свежа и оживленна, как сегодня; он даже приревновал ее к чему-то, в нем закопошилось черное подозрение; он схватил ее, хотел сжать крепко-крепко.

— Не надо, — попросила она, — будь умницей. Ты — Просперо, принц Загурский; просто ты переоделся волшебником, чтобы похитить меня или испытать — не знаю. Но за мною приехал принц Ризопод из царства Аликури-Филикури-Тинтили-Рододендрон, такой противный, мерзкий человек, у него вместо носа церковная свечка и холодные руки — ууу! И он уже должен получить меня в жены, и вдруг входишь ты и говоришь: "Я волшебник Просперо, наследный принц Загурский". И mon oncle Метастазио падает тебе в объятия, и тут начинают звонить колокола, и трубить трубы, и поднимается пальба…

Прокоп слишком хорошо понял, что за милой болтовней княжны скрывается нечто очень, очень серьезное; он остерегался перебить ее. А она обнимала его, терлась благоуханным личиком и ртом о его жесткую щеку…

— Или погоди, не так: я — принцесса Загурская, а ты — Великий Прокопокопак, король духов. Но на мне лежит заклятие, надо мной произнесли магические слова: "Оре, оре, балене, могот малиста маниголене", и поэтому я должна достаться рыбе, рыбе с рыбьими глазами и рыбьими руками и всем телом рыбьим, и она должна увезти меня в рыбий замок.

Но тут прилетает Великий Прокопокопак на своем плаще из ветра и уносит меня… Прощай! — оборвала она внезапно и поцеловала его в губы. Еще раз улыбнулась, ясная и розовая как никогда, и оставила его, хмурого, над ржавыми руинами Загура. Боже мой, что все это значит? Просит, чтоб я помог ей, это ясно; на нее