Восстание на Боспоре - Виталий Полупуднев

Грек усмехнулся и блеснул черными глазами.

– Что ж, будь по-твоему! Пусть вдова Борака носит царские одеяния, прошедшие через руки пирата.

Вошел Танай. На вопрос князя, что нового, ответил:

– Прибывают люди из степи. Только что подъехала ватага молодых степняков из северных родов, человек сто. И пеших из моего бывшего отряда уже собралось столько же. Лучшие из бойцов.

– Из твоих будем готовить пешую фалангу, вооружай их как гоплитов, сам и в бой поведешь их!

– Спасибо!

– А степняков проверь, кто и откуда. Место их – около ручья, оружие выдавать им не спеши.

– Слушаю и повинуюсь!

– Как подойдут рати Мирака и Андирака, тогда видно будет, кого прежде вооружать, а кого после… Идите оба!

После года унизительного рабства и тяжелой, почти нечеловеческой жизни корабельного гребца-кандальника, Фарзой стал любить одиночество. Оставаясь один, он словно читал заново книгу своей жизни. Казалось, последний ее год, проведенный в рабстве, был богаче событиями и переживаниями, чем все предыдущие. Можно забыть и не вспоминать о детстве, о времени учения на Родосе, о пирах Палака и собственных радостях и печалях при возвращении домой. Даже краткосрочный плен у тавров стал теперь уже далеким сном. Но вот год сидения у весла, работа в кузнице, кислая лепешка и вонючая безрукавка, в которую его нарядил Диофант, не забудутся никогда!

Порою князю казалось, что до рабства он не жил, а находился в полусне. И только удары бича, боль в мышцах от работы, голые мокрые доски вместо постели и холодный ветер, пронизывающий до костей, – вот что явилось началом сознательной жизни, разбудило его от сладких грез наяву. Рабство раскрыло ему глаза на ту жизнь, которую он едва ощущал, – жизнь черных людей с жесткими и умелыми руками. Теперь он как-то иначе смотрел на богатых и знатных, что кичатся дорогими одеждами, украшениями и оружием, созданными усилиями тех же искусных рук и низко склоненных голов. И в то же время знал, что все эти Мираки и Андираки, при всем их ничтожестве, насмехаются в душе над ним, бывшим рабом, видят на его руках шершавые мозоли, оставленные веслом, и презирают его за них.

Князь из рабов!.. Раб, что хочет стать опять князем!.. О, как это мучительно сознавать!..

И если Фарзой за год рабства не стал полностью человеком из низов, остался в душе гордым скифским вельможей, то и княжескую верхушку скифского народа он не считал уже своей средой, питая к ней инстинктивную неприязнь бывшего раба.

Что же касается эллинов, законодателей рабства, то теперь он заглянул в оба этажа их культуры. И вместе с жаждой мести за свое невольничество не мог не почувствовать огромную притягательную силу эллинского уклада жизни, его изумительную внутреннюю слаженность и целеустремленность. Какими рыхлыми и малоподвижными выглядели в его глазах такие народы, как его собственный, скифский! Лишь теперь он начал проникать в суть замыслов Палака, что мечтал перестроить скифское государство на эллинский лад.

Зачем же он сам прибыл в степи?.. Бороться?.. За что и с кем?..

Много противоречивых вопросов возникало в его встревоженном мозгу. Было очевидно, что народ недоволен князьями-предателями и ненавидит понтийцев. Но хватит ли у народа сил, чтобы разгромить стальное понтийское войско, вторгшееся в скифские пределы? Ведь страна ограблена, обессилена, измотана войной и поборами… Союз с Савмаком? Крепка ли эта опора? И что такое «рабское царство»? Сегодня это торжество невольников над хозяевами!.. А завтра?.. Есть ли оно у рабов-победителей, это завтра?.. И неожиданно Савмак представился князю таким же одиноким бунтарем, как Пифодор с его проповедью мятежа против всех. Новый Прометей, восставший против земных богов!

Одно его роднило с Савмаком и боспорскими повстанцами, даже с Пифодором, – это желание как можно больнее отомстить за свое унижение, свести счеты с теми, кто покусился на его наследственные права и княжескую честь. Жаждал он также и отмщения за свою родину, попавшую в хомут понтийского рабства и впряженную в колесницу Митридата на его пути к славе и могуществу. Мечтал князь и о том миге, когда встретится с Гориопифом и скрестит с ним мечи. Ради этого он готов был рискнуть головой.

Напоминание о Табане неприятно взволновало Фарзоя. Опять вспомнились ее попытки выкупить его из плена. Он хотел бы увидеть вдову, но вместе с тем заранее пылал стыдом от мысли, что она при встрече с ним подумает: «Вот он, грязный раб Диофанта, что теперь надел дорогую одежду и хочет казаться настоящим князем». В душе она будет презирать его, смеяться над ним, над его позорным прошлым.

Все это определило неудачу их встречи, которой так ждала Табана. Он вышел из шатра, обуреваемый разноречивыми чувствами и мыслями. И, подняв глаза, увидел, что в лагерь въехали верховые на взмыленных конях. Он узнал Мирака и его свиту. Сам Мирак уже спешился и помогал сойти с седла ярко одетому всаднику в красной шапке и ожерелье. Всадник протягивал белые руки и, смеясь, что-то говорил. Фарзой узнал голос Табаны, вздрогнул. Первое желание – поспешить навстречу женщине – он тут же подавил. Тяжкое чувство стыда за прошлое заслонило все остальное. Он выпрямился и ждал, пока Мирак и Табана сами не приблизились к нему. «Чего это она так разрядилась?» – подумал он, заметив, что вдова продолжает охорашиваться и стряхивает пыль с платья.

В свою очередь Табана сразу почувствовала, что Фарзой не тот. Она никогда до этого не видела его гладко выбритым. Изменилось и его поведение. Князь предстал перед нею замкнутым и чужим.

Однако он не хотел показать себя невежей, шагнул навстречу гостье и протянул руки со словами:

– Борак смотрит на тебя, княгиня, из страны теней и любуется твоим здоровьем и красотой! Привет тебе, жена друга моего!

Пифодор, хорошо усвоивший сколотские обычаи, подскочил с серебряным подносом, на котором стояли две чаши вина и горкой возвышались еще теплые хлебцы.

– Привет тебе, князь Фарзой, брат мой! Думаю, что Борак невидимо присутствует здесь и радуется!

Табана, раскрасневшаяся от быстрой езды и ожидания встречи, сейчас пылала, как утренняя заря. Она выглядела совсем молодой и была свежа, как невеста. Фарзою она показалась более прекрасной, чем в прошлом. Он уже готов был сказать ей простые и дружественные слова, но оглянулся и прикусил язык. Ему вновь почудилось, будто в глазах Мирака отразилась скрытая насмешка. И все, кто стоял вокруг, смотрели на их встречу с двусмысленными улыбками.

Они разломили хлеб, отпили вина и обменялись чашами. Прошли в шатер. Здесь Фарзой вспомнил о подарке, приготовленном для гостьи Пифодором. Вещи лежали в беспорядке на кошме.

Табана оглядела внутренность шатра и остановила взор на дорогих украшениях. Вздрогнула и изменилась в лице. Ей показалось, что здесь уже есть женщина. Вот ее дорогие наряды! Сейчас откинется внутренний полог, и покажется новая хозяйка княжеского очага. Но Фарзой не заметил ее опасений и по-своему истолковал ее пристальный взгляд.

– Это, – сказал он, несколько смущаясь, – тебе послала в подарок царица Боспора. Не старая царица, а новая, жена Савмака. Имя ей – Гликерия.

– Да? – облегченно передохнула польщенная вдова. – Это хороший подарок! Я постараюсь отблагодарить царицу.

Она подняла вещи с пола и стала разглядывать их с видимым удовольствием. Фарзой стоял рядом и смотрел куда-то мимо, не зная, о чем говорить. После короткого молчания Табана сказала негромко:

– Я молила богов о твоем освобождении…

Но это лишь усилило смущение князя. Он поблагодарил ее и предложил после дороги отдохнуть.

– Шатер для тебя уже поставлен…

Послышались топот и лошадиное ржанье. Подошла многолюдная рать, ведомая Андираком. Князь воспользовался этим и вышел навстречу прибывшему войску. Табана, подавленная холодностью встречи, удалилась в приготовленное для нее походное жилье.

Глава третья.

Поединок

1

С притоком добровольцев из степей и крестьянских селений, а особенно после прибытия рати, возглавленной Андираком, вокруг ставки Фарзоя зашумело море народа. Ставили юрты, вели коней на водопой, рыли ямы и разводили в них жаркие костры, резали баранов и варили пищу.

Дружно прибывали ободранные и голодные родичи Фарзоя «ястребы», вконец разоренные мстительными князьями-правителями. Они кипели ярой ненавистью и жаждой кровавых дел. Их предводители, еле прикрыв тело от солнца и непогоды лохмотьями, вооруженные лишь заостренными палками, появлялись около Фарзоева шатра и приветствовали князя родовым кличем, призывали к войне, к мести, к лихим наездам и грабежам.

В отличие от других, «ястребы» немедленно получали оружие, образуя личную дружину Фарзоя. Старшим в дружине князь назначил расторопного Пифодора.