Ярмо Господне - Иван Катавасов

Жаль, меня там на вулкане Нгоронгоро не было. Вот бы своими глазами увидеть!

— Дай-ка сначала на тебя посмотреть, жена моя, — сняв с себя Настю, Филипп установил ее на полу. — А поворотись-ка, жёнка.

Настя, привстав на носки, с готовностью крутанулась юлой, демонстрируя новый наряд от Патрика Суончера. Примерно такое одеяние, предвидел Филипп, он на ней и обнаружит.

«Так-так-так… корсетный пояс-бандаж с бустерной обратной связью, из плотного коричневатого трикотажа. Весь в металлических заклепках — надо полагать: кожно-гуморальные датчики, контакты, микросхемы… Начинается бандаж чуток выше талии, не доходит до нижней части живота.

М-да… дистанционное пыточное приспособление дока Патрика для ускорения рефлексов и развития батального ясновидения.

Поясок коричневый с искоркой… грудь и лобок, скажем, отделяет искусительно, талию обрисовывает… Кабы еще соски подрумянить, надеть черные чулки и белые туфельки на шпильках, была бы эротика, а так босиком с бесцветным лаком — боевая подготовка духа и тела… И ничего греховного…

Небось, док Патрик и для меня, грешного, такой же тренинг стряпает. Надо будет попробовать и мне как-нибудь опоясаться…»

Настя взяла Филиппа под руку, прижалась к нему и принялась радостно сплетничать:

— Манька скрипит зубами, но курить взаправду бросила. С воскресенья ни единой сигаретки. Анфиска тоже дымом не травится. Ей Патрик запретил, потому что она ребеночка вынашивает…

…Мы с Машей чуть друг дружке вызов не бросили, когда обсуждали, моделировали на моем компе варианты подвенечного платья Анфиски, покуда еще Столешниковой… Прасковья Олсуфьева нас помирила. Сказала: Ирнеева и Казимирская, бабам можно драться только из-за мужей, но не за тряпки. Все равно, мол, уродинам носить нечего, а красивые женщины в любом тряпье хороши, а лучше совсем без ничего.

А мы с Анфисой ей стопудово нашего кутюрье Анри Дюваля рекомендовали…

«Эт-то точно, голубой парижский портняжка как разденет, так и обует на шесть тысяч евро и выше…»

Насте много чего хотелось рассказать, но она вдруг ойкнула и страдальчески сморщила нос:

— Фил, извини, меня Патрик по новой, в жесть… на силовой тренажер приглашает.

Она оторвалась от Филиппа, сперва заковыляла, сжав одеревеневшие бедра, а потом во весь дух, бегом рванулась туда, где ей полагается работать над собой по плану и распорядку прецептора Патрика.

«Ага, у строгого дедушки Патрикей Еремеича не разболтаешься… Неча тут птичкой щебетать не по делу и не в тему…»

Все же таки, из одной учтивости ради, рыцарь Патрик временно освободил кавалерственных дам Анфису и Марию от напряженных занятий с дистанционным контролем и бесперебойной обработкой физиологических данных:

— …Не более, чем на шесть минут, дорогие леди, чтобы достойно приветствовать сэра рыцаря-зелота Филиппа.

«На Маньке-то эдакий лазоревый, голубенький пояс, на Анфиске бандаж желто-зелененький, хризолитовый. Чуть что не в дугу и не в хомут, от деда Патрикея обеим разноцветным кобылкам справа-слева по яичникам, больно… То-то обе голозадые навытяжку, попки подобрали, сиськи в оттопырку, наперебой мне докладывают о своих неслыханных успехах в боевой и физической подготовке…

М-да… Умеет адепт Патрик из любой, фу-ты ну-ты, кавалерственной дамы чучело гороховое сотворить. У него каждая неофитка — новобраница, промеж ног две дырки и боле ничего.

Куда там до него Нике, если наш дорогой рыцарь-адепт обходится без сержантских грубостей. Но замешивает дед Патрикей круто, в тонкий слой теста раскатывает, наматывает на скалку, на противень и в духовку выпекаться хрустящим коржиком. До боевой готовности…

Анфису надобно сегодня же от него удалить. Пускай она им восхищается издалека, из-за океана в Старом нашем Свете. И готовится с достоинством и осанкой войти в харизматическую фамилию Булавиных-Луница.

В то время как Манькина участь, — нечего тут поделать, — счастливое супружество и рыцарская фамилия эрлов Суончер-О'Грэниен. На роду ей, рыжей, так написано, контессой Марией Суончер стать…»

Между тем из дальнего конца зала, где размещаются за перегородками душевые кабины, ватер-клозет и гардеробная, как-то стеснительно и несмело к рыцарю Филиппу направилась с пожеланием доброго американского утра кавалерственная дама-зелот княжна Прасковья. Вприпрыжку, как Анастасия, другие дамы-неофиты, знаменитая и экстравагантная орденская воительница не поскакала, не полетела.

«Ага! Деву Параскеву док Патрик снабдил зелено-перламутровым опоясыванием, как и всех, тематически под цвет глаз. Мне, значит, что-то голубенькое или фиолетовое полагается… эстетически…

Чего это с ней? Идет еле-еле, словно ей опять в туалет очень-очень захотелось…»

Филипп отвернулся, чтобы подцепить из вазы еще парочку вкусных птифуров к кофе, развернулся и чуть не выпал из верткого лабораторного кресла доктора Патрика. Ахнул он, конечно, тоже мысленно, не дрогнув лицом, ничего и никому не говорящем о поразительном впечатлении, какое на него произвел внешний облик Прасковьи:

«Батюшки-светы!!! Вот вам экстерьерчик! Держите меня, в кому падаю… Она в самом деле сотворила «рерум экстернарум», приколистка! Как тыщу лет назад, дурында голозадая, всю женственность дуриком себе продырявила… Обетование, из рака ноги, дикость феодальная, античная и первобытная… В убежище с ним поперлась, назови ее Парашей…

О, Господи, еще одна приколистка на мою голову!»

Эдак возмутил и поразил Филиппа интимный пирсинг Прасковьи. Причем не просто тонкими золотыми колечками она насквозь проколола соски и еще одним оказались окольцованы большие половые губы. Но то, что это — трансмутированное в асилуме золото, дочиста нейтрализующее натуральную магию тела, рыцарь-инквизитор Филипп понял, едва только присмотрелся к смущенному внешнему виду профессионального чистильщика, эксперт-пилотессы княжны Прасковьи Олсуфьевой.

«Во где воистину себе пещерку запечатала так запечатала, дщерь Евина!

И асилум ее рад стараться, сверхъестественно чумичке своей помогать… Словно быка в обе ноздри, драгметаллом девичьи воротца окольцевал…

Благо, женственность у нее высоко расположена как у Маньки. Иначе бы п…ла, ходила б в раскорячку, дурында…

Ох мне суеверия простодырые! Что ж, будем наставлять, исправлять п…страдалицу…»

Еще раз бесстрастно смерив взглядом Прасковью с ног до головы, Филипп пододвинул ей круглую низкую табуреточку на колесиках:

— Весьма рад внове свидеться с вами, барышня. Присаживайтесь, дева Параскева, дщерь моя духовная, покалякаем о том, о сем, покамест сэр Патрик не принудил вас споспешествовать ему в дидактических трудах его ревностных.