Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки - Александр Анатольевич Васькин

Ох уж эти несознательные литераторы! Как дети, право слово. Много поводов давали они для проработок и головомоек. Игорь Дедков подробно рассказал в дневнике от 2 июля 1979 года о приключенческой поездке группы московских литераторов в Новгород на Кочетовские чтения. То ли сама цель поездки, то ли еще что, но закончилась она большим скандалом. Среди попутчиков Дедков называет фамилии Олега Шестинского и Юрия Селезнёва. И ведь ничего такого не делали – сидели в купе, мирно отмечая отправление, как это у нас традиционно водится. Говорили, вероятно, о литературе (а о чем же еще?). И вдруг в купе ворвались бригадир поезда (женщина!), а за ней проводница и «милиционер в галифе и майке». В итоге писателей ссадили чуть ли не в Бологом, причем наряд милиции прибыл «в количестве семи человек». В результате писатели «явились в отделение железнодорожной милиции с синяками, кровоподтеками, в разорванных рубашках»{699}.

В результате вмешательства правоохранительных органов в отделении милиции была составлена официальная бумага, «что задержанные хулиганы недопустимо вели в вагоне себя, приставали к пассажирам и оскорбили депутата Верховного Совета». Фамилия депутата так и осталась неизвестной. А в Москве о произошедшем узнали довольно быстро, и в ЦК КПСС, и в ЦК ВЛКСМ. Как рассказал Дедкову сам участник знаменательной поездки Юрий Селезнёв, явившись без промедления в Москву, они «с друзьями сразу попали в обстановку недоброжелательства, и наказание должно было воспоследовать (и по административной, и по партийной линии)». Короче говоря, происки врагов… Круги по воде разошлись широко. Игорь Дедков повествует, что перед отъездом в Кострому он зашел в издательство «Молодая гвардия» (где трудился критик Юрий Селезнёв) и убедился в том, что поездка в Новгород – это «комедия, а не трагедия, как он (Селезнёв. – А. В.) пытается всем представить»{700}. А суровое наказание Юрия Селезнёва произошло позже, когда в «Молодой гвардии» он уже не работал, и совсем за другое.

Кстати, о депутатах Верховного Совета, но не настоящих, а мнимых. Однажды в Центральном доме литераторов разбиралась жалоба на Алексея Фатьянова, оказывается, он вместе с композитором Василием Соловьевым-Седым (его соавтором) «гоняли по гостинице “Гранд-отель” каких-то восточноазиатских дипломатов. Фатьянов при этом кричал: “Я депутат Верховного Совета!”» – так рассказывает участник обсуждения Константин Ваншенкин, предложивший действительно выдвинуть Фатьянова в союзный парламент. Но почему-то депутатом в этом талантливом тандеме Фатьянов – Соловьев-Седой был только Василий Павлович, хотя Алексей Фатьянов, чьи песни стали народными, также был достоин такой чести не меньше.

Жалоб на поэта-гуляку Фатьянова присылали много, хоть отдельную папку заводи: «В Секретариат Союза писателей регулярно поступали милицейские протоколы о подвигах наших, главным образом, стихотворцев. Наказывали провинившихся отлучением от писательского клуба (на три или шесть месяцев), что воспринималось как суровая кара. Однажды в бюро секции поэтов была передана из секретариата очередная жалоба на Фатьянова. В ней фигурировал не только Алёша, но и композитор Сигизмунд Кац»{701}.

Рассказ этот очень похож на байку, не напиши об этой истории человек, который слышал содержание жалобы своими ушами – Константин Ваншенкин. Это никакая не байка, а чистая правда: «В письме сообщалось, что Фатьянов и Кац, будучи на выступлениях, жили в лучшей гостинице города, в номере люкс. В той же гостинице остановился женский народный хор. Московские гастролеры пригласили молодых певиц к себе и стали, как говорилось в жалобе, их… купать… Далее: в гостинице была неожиданно отключена вода, певицы в неустановленный момент удалились. Потом вода опять пошла, затопила ванную, следом – спальню, начала просачиваться вниз, портя старую купеческую лепнину. Им звонили, стучали – безрезультатно. Взломавшим тяжелые дубовые двери предстала такая картина: безмятежно спящие постояльцы плыли по комнате на своих широких деревянных кроватях»{702}. Закончилось чтение общим смехом – Алексея Фатьянова оправдали.

Сочинение писателями мифов и легенд, преувеличение и даже приукрашивание действительности – тоже часть их повседневной жизни. И ставить им в вину это несправедливо, ибо сказка – лишь один из многих литературных жанров. Разве плохие сказки сочинял Павел Петрович Бажов? Его, кстати, дважды из партии исключали, после чего он благоразумно решил отказаться от описания советской действительности, засев за уральские сказы. А у других советских писателей сказки и фантазии связаны исключительно с ЦДЛ. Медом, что ли, здесь намазано? Андрей Яхонтов считает, что «будто в намоленной церкви, тут царит особая, неповторимая атмосфера некоего дополнительного измерения времен и пространств…»{703}.

К парткому это имеет прямое отношение. То в одних, то в других писательских мемуарах то и дело встречается история о том, как графиня Мария Васильевна Олсуфьева, посетившая Москву, захотела осмотреть свой бывший дом и самую дорогую для себя комнату. Как правило, каждый мемуарист ведет рассказ от первого лица, присваивая себе, так сказать, «право первой ночи». Вот как об этом пишет Иосиф Прут: «Не помню точно года… Звонит Фадеев: “Приехала хозяйка нашего Дома литераторов графиня Олсуфьева!.. Хочет посмотреть”». Иосиф Прут поехал за графиней в «Националь» и привез ее на Поварскую. Обрадовавшись увиденному («Хорошо, что люстру оставили!»), графиня попросила: «Хочу пройти туда, – она кивнула на балкон второго этажа, – посмотреть свою спальню: там я рожала своих дочерей». Поднялись. «“Что здесь теперь?” – спрашивает меня она. – “Здесь находится партийный комитет, мадам!”»{704} На этом визит бывшей хозяйки ЦДЛ завершился.

А вот версия Андрея Вознесенского, изложенная в его воспоминаниях «На виртуальном ветру». Графиня Олсуфьева, «аристократически стройная, сухопарая», переводила первую книгу Андрея Андреевича для издательства Фельтринелли: «Как-то среди работы Мария Васильевна обронила: “У меня есть дом на Поварской…” Много лет спустя, когда табу на нее ослабло, М. В. Олсуфьева побывала в Москве. Я пригласил ее обедать в ЦДЛ. “Это же мой дом”, – остолбенело оглядывалась гостья… “Я хотела бы взглянуть на свою детскую. Где я спала. Это здесь, за дверьми, на первом этаже!..” Ее лицо озарилось… Рука ее затрепетала. Как, наверное, сердце ее сжалось, выходя в прихожую!.. “Что там сейчас?” – На дверях детской спаленки поблескивала табличка “Партком”»{705}.

Каждый из читателей может выбрать любую из понравившихся ему версий произошедшей забавной истории. Как говорится, прочитайте эти два рассказика и найдите десять отличий. Первое отличие, что видится невооруженным глазом – Прут говорит, что Олсуфьева приезжала еще при Фадееве, а Вознесенский описывает более поздние времена. Один пишет о втором этаже, другой о первом. Но главное, читатели могут поверить тому, что им больше по сердцу. А я скажу так: приезжала Олсуфьева в СССР, это точно известно. И неоднократно. И встречала ее в ЦДЛ делегация писателей, а не кто-то один. Сначала они посидели-погудели, а затем все вместе пошли партком смотреть. Видать, набрались они порядочно, потому и не могут до сих пор