Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

Плейдел понюхал табаку и взглянул на него одновременно и строго и язвительно.

— Будет он у меня знать, — сказал он тихо Мэннерингу, — что значит старое правило: ne accesseris in con-silium antequam voceris[355].

— Но, может быть, я пришел не вовремя, господа, — продолжал Глоссин, который не мог не заметить, как холодно его приняли. — Это что, открытое заседание?

— Что касается меня, — сказал Плейдел, — я далек от мысли, что вы можете нам помешать. Уверяю вас, мистер Глоссин, я никогда еще не был так рад вас видеть, тем более что вы мне, во всяком случае, еще понадобитесь сегодня в течение дня.

— Ну, в таком случае, господа, — сказал Глоссин, придвинув стул и начав перелистывать бумаги, — скажите, много ли вы успели сделать? Где показания?

— Передайте мне сейчас же все бумаги, — сказал Плейдел, обращаясь к писцу. — Знаете, мистер Глоссин, у меня все документы разложены в особом порядке, и, если кто-нибудь другой их будет трогать, я потом ничего не найду. Но мы сегодня еще обратимся к вашей помощи.

Глоссин в своем вынужденном бездействии взглянул украдкой на Хаттерайка, но ничего не мог прочесть на его мрачном лице, кроме злобы и ненависти ко всему, что его окружало.

— Только справедливо ли это, господа, — сказал Глоссин, — что бедняга закован в такие тяжелые цепи; ведь он вызван только для допроса.

Этими словами он хотел дать арестованному почувствовать свое расположение.

— Он уже один раз бежал, — сухо сказал Мак-Морлан, и Глоссин был вынужден замолчать.

Меж тем ввели Бертрама, и Глоссин, к своей досаде, увидел, что все очень дружественно с ним поздоровались, в том числе даже сэр Роберт Хейзлвуд. Бертрам рассказал о своих детских воспоминаниях так просто и скромно, что в искренности его нельзя было сомневаться.

— Это, кажется, больше похоже на гражданское, а не на уголовное дело, сказал Глоссин, вставая, — а так как вы, господа, очевидно, знаете, что мнимое родство этого человека с Бертрамом затрагивает и меня лично, я попрошу вашего позволения удалиться.

— Нет, сэр, — сказал Плейдел, — без вас нам никак не обойтись. Но почему вы называете права этого молодого человека мнимыми? Я не хочу касаться ваших оснований, если они есть, но…

— Мистер Плейдел, — ответил Глоссин, — я всегда любил действовать в открытую и, по-моему, смогу объяснить вам все дело сразу. Этот молодой человек, которого я считаю незаконнорожденным сыном покойного Элленгауэна, уже несколько недель странствует тут под разными именами, заводит какие-то дела с полоумной старухой, которую, насколько я знаю, недавно застрелили во время схватки, и с другими жестянщиками, цыганами и тому подобным сбродом, да еще с этим грубияном фермером из Лидсдейла, а тот настраивает всех арендаторов против лэрдов, как сэр Роберт Хейзлвуд из Хейзлвуда знает…

— Извините меня, мистер Глоссин, — сказал Плейдел, — а кто же, по-вашему, этот молодой человек?

— Я вполне уверен, да и он может подтвердить (тут он взглянул на Хаттерайка), что это не кто иной, как незаконнорожденный сын покойного Элленгауэна и Дженнет Лайтохил; она потом вышла замуж за корабельного мастера Хьюита, живущего близ Эннена. Зовут его Годфри Бертрам Хьюит, и под этим именем он и был записан в матросы на королевскую таможенную яхту «Каролина».

— Вот как? — заинтересовался Плейдел. — Это звучит очень правдоподобно! Но не будем больше терять времени на разговоры о глазах, телосложении и прочем. Допрошу вас, подойдите сюда, — сказал он.

К столу подошел молодой моряк.

— Вот настоящий Саймон Пьюр[356], вот Годфри Бертрам Хьюит собственной персоной; он вчера вечером прибыл с острова Антигуа via[357] Ливерпуль. Он помощник капитана Вест-Индской компании, и, хоть он и не совсем законно появился на свет, он сумел на этом свете пробить себе дорогу.

В то время как другие судьи о чем-то заговорили с моряком, Плейдел вытащил из кучи лежавших на столе бумаг старый бумажник Хаттерайка. Контрабандист вдруг переменился в лице, и наш зоркий адвокат сразу же сообразил, что там должно находиться что-то интересное. Он положил бумажник на стол и начал просматривать вынутые оттуда документы. Тут он заметил, что арестант как будто успокоился.

«Должно быть, там есть еще что-то», — подумал Плейдел и снова стал тщательно разглядывать бумажник, пока наконец не нашел узенькой прорези в переплете и не вытащил оттуда три маленькие бумажки. Повернувшись к Глоссину, Плейдел попросил его рассказать им, не ездил ли он сам искать Кеннеди и сына своего патрона в тот день, когда они оба исчезли.

— Нет, не ездил.., то есть.., да, ездил, — отвечал Глоссин, которого начинала мучить совесть.

— Странно, однако, — заметил адвокат, — вы были так близки с семейством Элленгауэна, а я не помню, чтобы я вас допрашивал или даже чтобы вы являлись ко мне в то время, когда я производил следствие.

— Меня вызвали в Лондон, — отвечал Глоссин, — по очень важному делу как раз на следующее утро после этого печального события.

— Господин секретарь, — сказал Плейдел, — занесите его ответ в протокол. И это важное дело заключалось, насколько я понимаю, в том, чтобы дисконтировать три векселя, полученные вами от господ Ванбеста и Ванбрюггена и акцептованные неким Дирком Хаттерайком в самый день убийства. С чем и поздравляю вас; насколько я могу судить, они были оплачены сполна. Я этого и предполагать не мог.

Глоссин побледнел.

— Это вещественное доказательство, — продолжал Плейдел, — подтверждает все, что рассказал нам о вашем поведении некий Габриель Фаа, который сейчас находится под стражей; он был очевидцем сделки, которую вы заключили тогда с нашим уважаемым подследственным. Вы хотите что-нибудь сказать в свое оправдание?

— Мистер Плейдел, — очень спокойно сказал Глоссин, — я думаю, что, если бы вы были моим адвокатом, вы не посоветовали бы мне сразу отвечать на обвинение, которое самый презренный из людей готов подтвердить ложной клятвой.

— Мой совет, — ответил Плейдел, — зависел бы от моего убеждения в том, виновны вы или нет. В вашем положении вы, вероятно, изберете лучший путь; но, вы понимаете, мы должны вас арестовать.

— Арестовать? Как? За что? — воскликнул Глоссин. — По обвинению в убийстве?

— Нет, только за содействие и соучастие в похищении ребенка.

— Это преступление допускает поруку.

— Извините, — ответил Плейдел, — это plagium[358], a plagium — это уголовное дело.

— Вы ошибаетесь, мистер Плейдел, тому имеется всего лишь один прецедент, это случай с Торренсом и Уолди. Как вы помните, там речь шла о двух женщинах, похитительницах трупов, которые обещали украсть трупик ребенка для неких молодых врачей. Чтобы сдержать свое слово и не сорвать вечернюю лекцию по анатомии, они украли живого ребенка, убили и продали труп за три шиллинга и шесть пенсов. Их действительно повесили, но за убийство, а не за plagium. Вы чересчур увлеклись гражданским кодексом.