Три поколения - Ефим Пермитин

…Неточка не была начинающей актрисой, которая в увлечении не различает отдельных зрителей, а видит перед собой только сплошную многоликую массу. Исполняя арию и передавая точные, тысячу раз выверенные оттенки чувства, она видела смятенные глаза Андрея, подметила ревнивую зависть на тонком смуглом лице его соседки и откровенное умиление красавца великана. И в придачу к общей обворожительной улыбке она — специально для неистово аплодирующего атлета — наклонила голову, придавая этому своему поклону сугубо интимное выражение.

— Вот это да! Вот это поет! — услыхала Неточка слова, сказанные Андрею атлетом. — Бис! Браво! — кричал он, хлопая огромными ладонями.

Из-за спины раскланивавшейся певицы вынырнул сияющий администратор и объявил, что Аннета Алексеевна исполнит арию Людмилы из оперы «Руслан и Людмила».

Слова конферансье вызвали новую овацию.

Все, затаив дыхание, ждали первых звуков хрустально-чистого голоса.

И снова, опустив глаза, Неточка робко и стыдливо запела:

Под роскошным небом югаСиротеет твой гарем.Возвратись! Твоя подругаНежно снимет бранный шлем.

Неточка торжествовала, задержав взгляд на Андрее: «Вот и снова ты в моих руках, Андрюшенька! Захочу — и никуда ты от меня не уйдешь!»

О мой милый Руслан,Я навеки твоя!..

Теперь ее взгляд был устремлен на черноволосого атлета. Никогда еще ни один мужчина не производил на Неточку такого сильного впечатления. Точно из бронзы отлитый, великан заслонил от нее и Андрея и весь мир.

Концерт шел без антракта. Неточка удалялась на минутку и снова возвращалась. Лишь дважды сменял ее баянист вальсами.

— Не устала, соловушка? — спросил ее Иван Иванов, когда артистка вошла в закуток и села перед зеркалом. Она отрицательно качнула головой и спросила:

— Что за девушка сидела рядом с Андреем?

— Та самая, что толклась у него в комнате, когда я заходил к нему.

— Его любовница?

— А я знаю?

— А этот… — с деланным равнодушием спросила Неточка.

— Который этот? — В глазах Иванова мелькнуло беспокойство.

— Ну, такой огромный, черный, рядом с Андреем?

И, хотя она сказала все как бы между прочим, чуткое ухо администратора уловило в звуках ее голоса нечто большее, чем простое любопытство.

— Этот библейский Голиаф, который с таким азартом аплодировал тебе? — Проницательный толстяк взглянул на Неточку в зеркале и шутливо погрозил ей пальцем. — Проказница! Ой, проказница! Это директор эмтээс Боголепов. Говорят, гроза всех молодых женщин района…

— То есть? — Неточка быстро повернулась к своему оруженосцу и посмотрела на него с таким откровенным любопытством, что догадливый толстяк негромко свистнул.

— То есть по себе можешь судить, какое впечатление он производит на женщин, — лукаво отшутился администратор, а сам подумал: «Надо немедленно увозить ее отсюда». — Береги свои силушки! — сказал он вслух. — Я думаю объявить сейчас «Широка страна моя родная». А на сладкое «Едем мы, друзья». И завтра утречком — в Бийск. Там у меня запланировано…

— Иди объявляй!

Концерт окончен. Вера поднялась со стула.

— Ты проводишь меня, Андрюша?

Андрей рассеянно взглянул на нее.

— Да, конечно.

Обида и унижение горьким комом подкатывались к горлу Веры. Да самого Предгорного шли молча.

— Ты, может быть, хочешь пойти к этой… Белозеровой? — сдавленным голосом спросила она.

— Нет, пойду домой.

— Зачем ты лжешь мне?! — вспылила Вера. — Ты, конечно, пойдешь к ней! Пойдешь! — выкрикнула Вера и, низко наклонив голову, побежала к калитке.

— Вера! Ве-ро-чка! — Андрей устремился за ней. Вернуть ее, объяснить все, что его мучает! Но калитка была уже заперта. — Этого еще не хватало! Это черт знает что такое! — твердил он, вконец расстроившись.

Певица и администратор остались одни.

— Ну, малютка, пойдем.

— Куда?

В зале слышался топот выходившей публики.

— Как куда? В целинно-залежный отель!

…Неточка шла быстро. Расстроенный администратор еле поспевал. Он отлично понимал душевное состояние актрисы.

Она вошла в комнату и молча остановилась у порога.

— Ну, птичка моя, раздевайся, будем ужинать.

— С кем? — зловеще-тихо спросила Неточка.

— Как с кем? С любящим, верным твоим Иванчиком, мое солнышко… Надо будет и аккомпаниатору подбросить парочку бутербродиков. Бедняга так старался…

— Это безобразие! — закричала Неточка, давая полный простор своему возмущению. — Я думала, хоть поблагодарить зайдут!

— Ты все время забываешь, радость моя, что это тебе не Ялта, не Свердловск и не Тбилиси. Это же целинно-залежные земли! Одна их туалетная комната чего стоит! Ты видела их туалетную комнату? — Иван Петрович спешил хоть как-нибудь рассеять мрачное состояние Неточки.

— Замолчи!

Иван Иванов сник.

— Вот что… — Поднимаясь с табуретки и глядя на растерянного «друга», она закончила властно: — Сейчас же иди к этому… Ну… — она нетерпеливо щелкнула пальцами, — к Боголепову и скажи ему, что я хочу его видеть. Пусть сейчас же придет ко мне.

— Но, дорогая моя детка…

— Ивва-а-но-овв! — раздельно и властно произнесла Неточка и так угрожающе посмотрела в покорные глаза несчастного толстяка, что тот задрожал.

«Вот с таким же лицом в Москве она войдет в дирекцию, вытаращит свои синие глазищи и скажет: «Дайте мне другого администратора. Этот толстый Иванов меня раздражает! Я не могу с ним работать!»

— Ну, дай я хоть лакировки сниму, ведь темно же, грязь!.. — пробормотал Иван Петрович.

— Мма-а-рш! — крикнула Неточка и с неожиданной силой вытолкнула администратора за дверь.

Иван Петрович, очутившись в темноте холодной ночи, зябко поежился, второпях влип в какую-то жижу.

«Запорол лондонские лакировки!» — с сокрушением подумал Иванов, но, вспомнив о своей миссии и подумав о взбешенной Неточке, он забыл о лакировках.

…Боголепов жил в таком же новеньком, пахнущем смолой, бревенчатом и тоже еще не обставленном домике, он сидел за немудреным дощатым столом. Иван Петрович невольно залюбовался обнаженными плечами и руками «Голиафа» с тугими, выпуклыми мускулами. Защитная праздничная гимнастерка и узкий кавказский пояс висели на спинке простой железной кровати.

«Голиаф» улыбался всем своим крупным прекрасным лицом. Как видно, он только что с аппетитом поужинал: на столе стояла тарелка с остатками соленых огурцов и помидоров.

Боголепов, очевидно, все еще пребывал под впечатлением изумительного концерта и прочитанного письма от жены, писавшей, что у него родился давно ожидаемый им сын… «Я его назвала Константином», — писала еще слабой рукой Елизавета Матвеевна.

— Добрый вечер и приятного аппетита! — вкрадчиво сказал Иван Петрович, снимая шляпу, и, осмотревшись, бережно положил ее на некрашеный подоконник.

— Добрый вечер!

— Ну как вам понравился наш концерт? — загадочно улыбаясь, спросил Иван Петрович.

— Знаменитый концерт! Я буду прямо говорить — обалдел! Меня как обухом по голове ударили!.. — восторженно заговорил Боголепов.

— Очень, очень рад! — все так же льстиво улыбаясь, заговорил Иван Петрович, относя восторг великана к его увлечению артисткой, и решил прямо приступить к делу. — Я пришел к вам вестником радости, — сказал он, придвигаясь ближе, понижая голос и оглядываясь, не слышит ли их кто. Но, удостоверившись, что они одни, Иван Петрович осмелел: — Анна Алексеевна приглашает вас к себе…

— Что? — Боголепов перестал улыбаться и серьезно посмотрел на улыбающегося администратора.

— На рандеву… — пояснил Иван Петрович.

— Ч-то-о та-ко-е? — Константин Садокович поднялся с табуретки и, выпрямившись во весь богатырский свой рост, сверху вниз взглянул на маленького толстяка.

Поднимаясь, Боголепов для чего-то взял со стола письмо жены и сунул его в карман штанов.

— Ну, рандеву — свидание то есть, — снисходительно пояснил Иван Петрович.

— Свиданье? Это зачем же? — сказал Садокович, краснея так, что могучая шея налилась кровью, побагровела.

— Странный вопрос!.. Зачем молодая красивая женщина ночью назначает свидание молодому красивому мужчине?! Она ждет вас в комнате для приезжающих…

— Во-о-о-он! — во всю глотку рявкнул Константин Садокович и с таким грозным видом и так быстро шагнул к помертвевшему от страха администратору, что он опрометью кинулся к дверям, позабыв на подоконнике дорогую итальянскую шляпу. — Сводник!.. Жирная сволочь!

Иван Петрович не помнил, как он перепрыгнул через все ступеньки крыльца, как несся через грязь в кромешной темноте ночи.