Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Я был потрясен его рассказом о себе и восхищен им самим. Подумал: вот он, настоящий советский человек, которого я раньше не видел. За ночь у меня созрело решение, и утром я объявил Бруно, что еду с ним и буду писать о нем героический очерк. Бруно такая перспектива как будто понравилась, но все-таки он был смущен моим интересом к нему, простому, скромному человеку.

Поехали к нему.

Теперь Бруно, уже не сомневаясь, что отдаст мне деньги, одалживал их у меня во все больших количествах и на одолженные суммы угощал меня же, а потом встреченную нами в Макинке бригаду механизаторов из его же совхоза. Они так же, как и мы, ночевали в Макинке в помещении, которое в других местах называлось обычно гостиницей или Домом колхозника, а здесь она, очевидно, называлась постоялым двором, но местные люди обозначали ее одним словом – «постоял». Здесь Бруно щедро угостил всех, включая шофера. Гуляли, пили, потом в грузовике «ЗИЛ-150» поехали в совхоз. Мне, как важному московскому гостю, было уступлено место в кабине. Шофер, еще не протрезвевший от вчерашнего, давил на газ, машина неслась по самому краю грейдерной дороги, и я был рад, когда мы в конце концов доехали до места живые. Как столичный журналист, я должен был представиться начальству. Пошел к директору совхоза, женщине. Сказал ей, что вот приехал писать очерк о Бруно Сааре. Она очень удивилась, спросила, а что необычного я в нем нахожу. Я сказал: ну как же, спортсмен, чемпион. Оказалось, что она его в таком качестве не знает, я открыл ей глаза.

В совхозе Бруно продолжал гулять, угощать других – и опять за мой счет, потому что зарплату должны были выдавать через две недели. Во время моего пребывания в совхозе ему выдали казенный мотоцикл. Он предложил прокатиться на нем мне. Я сел и все остальные дни охотно ездил на этом мотоцикле, а он от этого отказывался, и, в конце концов, я заподозрил, что ездить на мотоцикле он вообще не умеет. Затем понял я и то, что отдавать мне деньги он не собирается, а мои деньги тем временем кончились. Настолько кончились, что не на что было купить обратный билет. Вечером накануне дня, когда я собрался уезжать, я ему сказал, что он должен отдать мне деньги немедленно. Он сказал, что отдаст, и пригласил меня прогуляться вдоль обрывистого берега над Ишимом. Я был молод, любопытен, готов к приключениям и потому приглашение принял. Вечер был темный, без луны. Мы ходили вдоль обрыва, и Бруно рассказывал мне историю какой-то своей несчастной любви. При этом он очень волновался, и я видел, что он волнуется, потому что хочет столкнуть меня с обрыва, но не решается.

Я так и думал, что он на это вряд ли решится, но на всякий случай был начеку. Надеялся, что, если он попытается, я с ним справлюсь. Любопытство мое было выше страха, что дело может кончиться плохо. Мы походили взад-вперед, он меня не столкнул, а на обратном пути отдал мне часть денег. Малую часть, но достаточную для покупки билета. Сказав, что остальное отдаст мне завтра у совхозной конторы перед моим отъездом. Я решил больше ничего не требовать, удовлетвориться тем, что получил, и отправиться восвояси. Утром пошел к директору просить, чтобы меня отвезли на станцию в Макинку. Мы с ней немного поговорили о Бруно. Она сказала, что он ей кажется аферистом. Он не только у меня, и у всех, у кого мог, наодалживал много денег, но и в совхозной кассе взял крупную ссуду на то, чтобы здесь обжиться. Мы разговаривали, я ждал Бруно, он не появлялся. Кто-то мне сказал, что он еще очень рано утром уехал в Макинку по каким-то делам, но обещал скоро приехать. Мне ждать его было уже некогда, и я сам отправился в ту же Макинку, чтобы там сесть на поезд Караганда—Москва. Я приехал часа за два до отправления, делать было нечего, гулял по перрону. Подошел какой-то местный состав. Вдруг я с большим удивлением увидел соскочившего еще на ходу Бруно. Я увидел его, он – меня и, нисколько не удивившись и не смутившись, сразу кинулся ко мне, вынимая из кармана деньги.

Я устыдился прежних своих сомнений и предложил ему заглянуть в станционный буфет. В это время как раз на перроне остановился поезд противоположного нужному мне направления: Москва—Караганда.

Бруно сказал:

– Нет, никак не могу, еду в Караганду получать мотоциклы для нашей команды. Помнишь, я тебе о них говорил?

Тогда ступеньки у вагонов были еще открытые, а двери не автоматические. Поезд тронулся, Бруно уже на ходу вскочил на подножку и сделал мне ручкой.

Я ничего не понял.

Я вернулся в Москву. Позвонил директрисе совхоза. От нее узнал, что Бруно пропал. Я заинтересовался его судьбой. Попросил в «Литературке» новую командировку и через три дня отправился в Таллин. В Таллине пошел по адресу, данному мне когда-то Бруно. Я бы не удивился, если бы адрес оказался ложным, но он оказался правильным. Я нашел нужные улицу, дом и квартиру, позвонил в дверь. На площадку вышла не очень пожилая миловидная женщина. Я спросил:

– Вы мама Бруно? Я пришел вам передать от него привет.

– Вы были у него в больнице? – спросила она.

Я от этого вопроса опешил, потому что для меня это был не вопрос, а ответ, из которого я понял, что Бруно здесь, в Таллине. А я-то думал, что он где-нибудь в Караганде. После секундного замешательства я сказал, что как раз ищу его по делу и хотел узнать, в какой именно он больнице. Она мне назвала номер и адрес. В больнице мне сказали, что у него желтуха и он находится, естественно, в инфекционном отделении. Я был молод, легкомыслен, в то, что ко мне прилипнет какая бы то ни было инфекция, не верил, и стал настаивать. Все-таки я был корреспондентом влиятельной столичной газеты, и главврач уступил с предупреждением, что отвечать за последствия буду я сам. При этом взял с меня слово, что я буду осторожен и в палате больного задержусь ненадолго. Бруно лежал действительно желтый и, вероятно, слабый, но все же вскочил с кровати и кинулся обниматься, я отстранился, но руку пожал, нарушив данное главврачу обещание. Моего появления он, конечно, никак не ожидал, но тут же сплел мне сочиненную мгновенно историю о полученном им вызове на международные соревнования по мотогонкам. Я ни одному слову его не поверил, о чем ему прямо сказал. И сказал, что бессмысленные аферы его очень скоро доведут до тюрьмы. Он расплакался и стал говорить, что он все понимает, но склонность к фантазиям у него с самого детства, он ничего не может с собой поделать, сам себя считает пустым, никчемным человеком, но теперь он все понял.

– Спасибо тебе, спасибо! – восклицал он и хватал меня за руки, не смущаясь своей инфекционностью. – Спасибо. Я рад, что я тебя встретил в жизни. Ты перевернул мое сознание. Я тебе обещаю, что с прошлым покончено навсегда. Я исправлюсь. Вот выздоровею и начну новую жизнь, я тебе обещаю.