Хемингуэй - Максим Чертанов

Линн вспоминал, что пассажир вел себя достойно, ничего не боялся, после бомбежки просил вернуться и посмотреть на разрушения; в этом было отказано. Но в другой полет его не взяли: по его версии, из-за запрета доктора, по версии Джона Падни, — потому что летчики были от него не в восторге. Опять сидение в «Дорчестере» и любовь, ради которой совершил немыслимое — сбрил знаменитую бороду. Написал в ее честь поэму «Мэри в Лондоне», где описывал охоту за подлодками на Кубе и по контрасту — жизнь в «чужом и странном городе», где «собачья тоска» владела им все время, за исключением полета с Линном и моментов, когда Мэри Уэлш сидела подле него в номере отеля.

Двадцать шестого июня в «Дорчестере» его посетил советский разведчик «Ива» — контакт описан Никандровым: «Завязавшаяся беседа показала, что писатель держится в стороне от официальных лиц и не в курсе текущих политических событий: „Я предпочитаю смотреть по сторонам, жить с летчиками и собирать материалы для новой книги“. Он рассказал о том, как летал на планёре, как друзья-пилоты брали его на перехват ракет FAU и бомбежки. „Ива“ так описал образ жизни „Арго“: „Живёт он один, но вокруг него кружится много соотечественников — журналисты, киношники и женщины. Накануне он получил из США перевод на 15 тыс. долларов от какого-то издательства, так что пьют они здорово и почти беспрерывно“». В справке из документов Васильева говорится: «Связь была вскоре прервана, поскольку „Арго“ отбыл во Францию». Все то же: информации не предоставил, ничего не делал и явно не понимал, чего эти симпатичные, но странные русские от него хотят.

Двадцать восьмого в сопровождении Падни поехал на Торни-Айленд близ Портсмута, где располагалась штаб-квартира британских ВВС, договорились, что командир звена Питер Уикхем-Бернс возьмет его в полет на «Моските» — это легкий бомбардировщик, сделанный почти полностью из фанеры и парусины, и радарам трудно его засечь. «Москиты» летали очень низко, выполняя точечные бомбометания и «пристрелки» для тяжелых бомбардировщиков, при случае могли выполнять функции истребителя. Утром 29-го вылетели. «Ваш корреспондент вовсе не из тех, кого вечно тянет искать опасности в небе или бросать вызов законам земного притяжения; просто он, не всегда ясно понимая, что именно ему предлагают по телефону, раз за разом оказывается вовлеченным в уничтожение этих чудовищ в их жутких логовах или в попытки перехватить их на чудесном, развивающем скорость до 400 миль в час самолете „Москит“». Знакомым рассказывал, что Бернс дал ему порулить, что представляется, мягко говоря, сомнительным. Вечером того же дня совершили второй вылет. Бернс: «Мне сказали, что я не должен брать Эрнеста на вражескую территорию, да я и не мог ночью лететь очень далеко. Поэтому мы решили пролететь над Ла-Маншем и поискать чего-нибудь интересного».

Бернс пишет, что Хемингуэй поразил его смелостью и мальчишеством — предлагал сбить обнаруженный немецкий самолет (что не входило в задачу), и это желание передалось летчику, которому с трудом удалось себя сдержать. Вернувшись, долго говорили о трусости и смелости («любимая тема Эрнеста», замечает Бернс, проведший с ним всего сутки): «Эрнест казался в высказываниях более жестким и решительным, чем те, кто воевал». Бернс сказал, что по поведению человека в отдельной ситуации нельзя судить, какой он воин, Хемингуэй был не согласен. В целом у Бернса сложилось о нем противоречивое впечатление: с одной стороны, выказывал ясное понимание, когда речь шла о технике, тактике и т. д., с другой — «вел себя как дитя, довольно безответственно».

Меж тем в Нормандии союзные войска перешли к активным действиям, начиналось освобождение Франции (операция «Кобра»). В Шербуре обосновались корреспонденты Билл Уолтон и Чарльз Коллингвуд из радиовещательной сети округа Колумбия, постепенно туда уезжали и другие коллеги Хемингуэя — Боб Капа, Чарльз Вертенбейкер, Билл Пэлли. Сам он прибыл в Шербур в начале июля, пробыл там несколько дней, побывал в бронетанковых войсках, но ничего об этом не написал (впоследствии он назовет танкистов «трусами» на том основании, что они сидят в танке). Оставаться в Англии больше не желал, вернулся в «Дорчестер», 17 июля обедал с Мэри в «Белой башне», а на следующий день снова вылетел в Нормандию.

Его прикомандировали к штабу 3-й американской армии под командованием генерала Паттона, известного военной дерзостью, граничившей, по мнению некоторых, с авантюризмом: армия, оголяя фланги, с неслыханной скоростью шла на окружение немцев, в результате загнав их в так называемый «Фалезский котел». Казалось бы, такой человек должен Хемингуэю понравиться — но нет, не сошлись характерами. Паттон не думал о том, чтобы угодить корреспондентам, и держал их в штабе взаперти: скука, пьянство, ссоры. 24 июля Хемингуэю удалось вырваться — он напросился в штаб 4-й пехотной дивизии под командованием генерал-майора Рэймонда Бартона, который поручил его заботам офицера по связям с общественностью, капитана Маркуса Стивенсона, а тот 28-го числа пристроил гостя вместе с корреспондентом НАНА Айрой Уолфертом в штаб 22-го пехотного полка, которым командовал полковник Чарльз Лэнхем.

Лэнхем туристов не любил, положение его полка было сложным, шли непрерывные бои, так что встретил он посетителя нерадушно. Но его приятно удивило, как Хемингуэй разбирался в вопросах военной тактики, понравились его умные и точные вопросы. Лэнхем любил литературу, сам пробовал писать: в итоге они поладили и подружились. Хемингуэй оставался в 22-м полку девять дней, пока дивизия двигалась через ля Денисьер, Вильбодон, Амбие, Вильдюэль-ле-Поэль, Сен-Пуи. Почувствовал себя при деле, рядом с другом, который его понимает, вел себя очень достойно, почти не пил и, возможно, поэтому не донимал Лэнхема рассуждениями о трусости и геройстве; оценка, которую Хемингуэю дал Лэнхем в мемуарах, отличается от большинства других оценок: «простой, прямой, вежливый и ничуть не напыщенный».

«Самым диким, самым прекрасным, замечательным временем» он назвал эти девять дней в письме к Хедли; Симонову писал, что лето 1944 года было лучшим в его жизни. Письмо к Мэри от 31 июля: «Вот уже восьмой день мы непрерывно наступаем. Познакомился с отличными ребятами. Им приходится намного труднее, чем летчикам, так что моя страсть к полетам, очевидно, не что иное, как разновидность лени. Во всяком случае, здесь с пехотой я очень счастлив. В бронетанковых частях мне не очень нравится — слишком много пыли. Впрочем, пыли здесь повсюду хватает, хотя попадаются и отличные места… <…> Захватили мотоцикл с коляской, и теперь у нас есть свой транспорт, а вчера захватили еще и штабной „мерседес-бенц“… Наша дивизия перебила немало фрицев, а в немецких бронемашинах полно прекрасного коньяка… Иногда мы наступаем и днем и ночью. Это очень хорошая дивизия, и я стараюсь быть полезным и не мешать. <…> Я так скучаю по тебе, что чувствую внутри какую-то пустоту и пытаюсь заполнить ее войной — днем и ночью… Я очень счастлив на фронте, но все же это не то, что любить… Я знаю, после того как все кончится, стоит мне остаться наедине с пишущей машинкой, и я смогу написать хороший рассказ. Все увиденное я держу в голове. Есть потрясающие наблюдения, и мне не следует растрачиваться на „Кольерс“. Только за последнюю неделю получил столько впечатлений, что хватило бы на целую книгу…»