Великий магистр - Елена Грушковская

— Послушайте, если вы не умерите всю злость и негатив, которым вы сейчас переполнены, мне придётся попросить вас покинуть меня, — сказала я. — С вами рядом просто невозможно находиться.

Он покусал губы, глядя по сторонам, а потом ответил глухо:

— Рад бы… Рад бы излучать свет и радость, но не могу. Это измучило меня, ничего не могу с собой поделать. Впрочем, вам это не нужно, зря я начал этот разговор. — Альварес болезненно поморщился и отвёл взгляд. — Этому нельзя помочь. Видно, так уж суждено… Простите меня.

— Я не держу на вас зла, — сказала я.

Он горько улыбнулся.

— Но я вам неприятен. И осознавать это для меня пытка. Я привязался к вам, Гермиона… Сознательно не употребляю слово «люблю», потому что вы ему не поверите и не примете его от меня. Я думаю о вас постоянно. Я знаю, я сам всё испортил… Сам во всём виноват.

— Винить некого, Мигель, — ответила я. — Просто изначально нам было не по пути.

— Это ваша паутина сказала вам об этом? — усмехнулся он. И добавил задумчиво: — Надо же… Вы назвали меня по имени.

— Ну, так и вы меня называете по имени. — Зачем я ему улыбнулась? Глядя со стороны, можно подумать, будто я с ним флиртую.

Похоже, улыбку он воспринял как разрешение снова тискать мою руку. И надо же было как раз в этот момент появиться Цезарю!

Всё кончилось так, как и должно было кончиться. Альварес с охраной деликатно удалился, а Цезарь немедленно закатил мне сцену ревности и улетел… без меня. Я осталась одна в сумрачном дворе, усталая, голодная, с вирусом в организме и с чувством невыносимой, беспредельной пустоты в душе…

Плакать хотелось, да разве слезами тут поможешь?..

На плечо мне опустилась рука.

— Ты чего тут?

Это была Аврора. Казалось, что седина в её волосах светилась сама собой — мягким серебристым светом, создавая вокруг её головы ореол… Нет, это была просто особенность ночного зрения достойных, которым я обладала. Сегодня Аврору посетило что-то новое, какое-то озарение, и оно всё ещё сияло в её глазах. Я спросила:

— Что ты подразумевала под словами «договориться с вирусом»?

Она улыбнулась.

— В этом нам ещё предстоит разобраться. — И вдруг поморщилась. На мой вопросительный взгляд она ответила: — Да что-то поясница ноет… — И добавила с усмешкой: — Видно, к перемене погоды.

16.12. Онкоцентр

Повлиял ли вирус на способность достойных к целительству? Как выяснилось, нет, хотя расход сил на исцеление стал ощущаться заметнее, чем раньше. Если раньше мы вообще не чувствовали, что тратим их на что-то, то сейчас и голова кружилась, и коленки подкашивались. Приходилось долго восстанавливаться. Как долго? Излечил две-три раны или одну болезнь — отдыхай полдня. Вот такой расклад.

А раньше этого отдыха почти и не требовалось.

Сумрачным вечером, полным весенней зябкой сырости, группа из двенадцати достойных спустилась на крыльцо онкоцентра. Это было огромное белое здание, похожее на слоёный торт: слой взбитых сливок, слой шоколадного бисквита… «Шоколадным бисквитом» были окна, а «взбитыми сливками» — стены. А над ними — тревожное небо в тучах.

Большой светлый холл, чистые жёлтые коридоры и мы — странные воинственные фигуры в чёрной форме и высоких ботинках. На вопросы персонала: «Кто вы?», «Вы к кому?» — шедший впереди Алекс ответил:

— К людям.

Он оглянулся на меня, я кивнула, и двенадцать пар высоких ботинок зашагали дальше по коридору. Наше психическое воздействие делало своё дело, даже когда мы его целенаправленно не применяли: оно работало сейчас, так сказать, в фоновом режиме, на минимальной мощности, достаточной для того, чтобы привести окружающих в состояние лёгкой заторможенности. Нас провожали удивлёнными, настороженными взглядами, но не решались останавливать и препятствовать этому странному вторжению. Только какая-то сестричка осмелилась подскочить к нам с требованием надеть бахилы, и Алекс хотел её проигнорировать, но я сказала:

— Порядок есть порядок.

Мы надели предложенные нам бахилы и пошли дальше.

Коллега Вики лежала в четырёхместной палате. Энергичная линия губ, складочки по бокам рта, бандана на голове. Я подержала над ней ладонь: опухоль в мозгу, неоперабельная, до конца — максимум два-три месяца. Женщина открыла глаза и увидела нас, но не испугалась и не удивилась, просто смотрела пустым, отсутствующим взглядом. Её соседки по палате приподнялись на койках, поглядывая на нас с недоумением, и Алекс сказал:

— Не бойтесь. Мы пришли, чтобы вылечить вас.

Наверно, эти слова звучали слишком фантастично, чтобы им верить. Одна из больных сказала:

— Что-то не похожи вы на врачей.

Я ответила:

— А мы и не врачи. Мы — достойные.

— Достойные чего?

— Просто — достойные.

Итак, слово «достойные» прозвучало и отпечаталось в их памяти. Я отдала приказ каждому из группы взять по больному, а сама осталась с коллегой Вики. Из сердца её тени я выудила её имя — Светлана. Обхватив её голову руками, я закрыла глаза.

Я тихонько окликнула её мысленно: «Светлана!» Весь её организм тут же отозвался — каждый сосудик, каждая клеточка настороженно внимали мне. Что ж, отклик её тела я получила, теперь нужно было перенастроить его работу — так, чтобы оно само уничтожило опухоль. Слушая организм, в его общем «хоре» я слышала и «голос» новообразования: оно «фальшивило». Нужно было убрать этот фальшивый голос.

Одновременно я прощупывала прошлое Светланы, ища корень зла, и нащупала болезненно пульсирующий комок не отпущенной обиды. Ему было четыре года, и причиной его возникновения стал развод. Это была достаточно свежая обида, но где-то в глубине прошлого затаился, как очаг хронического воспаления, ещё один комок… Я не сразу его нашла. Возраст его равнялся… аж двадцати годам. Это была обида на отца, ушедшего из семьи: Светлана так и не простила его, и на душу четырнадцатилетней девочки это легло обезображивающим шрамом. Сейчас ей было тридцать четыре, и эта обида убивала её, сводила в могилу преждевременно. Что с этим делать? Если не убрать эти комки — старый и новый, — болезнь может вскоре вернуться. Я могу заставить тело Светланы рассосать опухоль, но как заставить её душу простить?..

Что ж, я попробую…

16.13. Гребля за жизнь

Стены палаты исчезли, мы стояли на берегу моря, на деревянном пирсе, глядя в туманную даль. На приколе покачивались две лодки. Светлана поёживалась от морского ветра в своей больничной одежде, с удивлением оглядываясь по сторонам.

«Где мы?»