Волшебники Маджипура - Роберт Силверберг

Фиггойн, сказали ему гэйроги, лежит на противоположной стороне пустыни, точно на севере. Ему нужно лишь присматриваться к звездам по ночам, чтобы Фасейл была по правую руку, Фасилин - по левую, а белый свет Тринаты всегда оставался впереди. Через некоторое время у него на пути должна была оказаться небольшая деревня под названием Джаггерин, еще одно поселение гэйрогов - единственный населенный пункт внутри Валмамбры. Жители Джаггерина смогут поточнее объяснить ему дорогу в Триггойн.

По рассказу это показалось не слишком сложным. Но гэйроги, также как и некогда Галбифонд, не смогли помочь ему заранее понять суровый нрав Валмамбры. Не рассказали ему о беспощадной сухости этой земли, где можно было идти три дня, не видя ни капли воды, а когда все же попадался долгожданный источник, то он оказывался соленым. О воздухе, столь же сухом, как и песок под ногами, от которого спекались ноздри, распухал и трескался язык. О дневной жаре, которая, как казалось Престимиону не уступала легендарному зною песков Сувраэля. О холодных ночах, когда прозрачный воздух за считанные часы отдавал небу все тепло, которое успевал набрать за день, и вынуждал путника дрожать, скорчившись в первом попавшемся - если оно попадалось - укрытии. Об отсутствии пищи, когда в течение двух или трех дней подряд попадались только жалкие крохотные высохшие ягоды, да стебли какого-то низенького, пригнувшегося к земле растения с колючими листьями, и лишь иногда - очень редко - удавалось утолить непрекращающийся голод волокнистым мясом маленького серого прыгающего существа с ушами, превышавшими размером голову. Слух у этих представителей животного мира, которые, как казалось, были единственными обитателями этих мест, был настолько чутким, что Престимиону ни разу не удалось подкрасться хотя бы к одному из них. Все же время от времени он замечал зверька, неподвижно сидевшего на склоне какого-нибудь бесплодного оврага, и стремительно выпускал стрелу в том направлении, в котором, как ему казалось, тот должен будет броситься, заслышав свист металла в воздухе. Только так ему удавалось убивать их.

Триггойн, как ему объяснили, находился на противоположном краю пустыни, но пустыня, казалось, не имела ни конца, ни края. Престимион сильнее и сильнее слабел, а Валмамбра предъявляла все возраставшие требования к его и без того уже донельзя измученному телу. Пищи и воды, которую ему удавалось найти, было в несколько раз меньше, чем требовалось для поддержания тающего запаса сил. У него случались приступы лихорадки и головокружения, когда мир перед его глазами шатался и подпрыгивал, словно волны штормового моря. Его зрение помутилось, и он не мог больше добывать себе пропитание при помощи лука и стрел. Его ступни распухли, а колени не сгибались, так что каждый шаг отзывался мучительной болью. От безжалостного солнечного света в голове возобновился звон, который никак не желал прекращаться. Ему мерещились раскаты грома здесь, в месте, которое от начала времен не знало дождей. Солнце окружали огромные, в полнеба, мерцающие кольца зеленого света, хотя, может быть, это лишь грезилось ему. На спине и плечах появились волдыри от солнечных ожогов. Однажды, не в силах идти из-за головокружения, он лег ничком на песок и на какое-то время забылся; когда же очнулся, то обнаружил, что вся кожа от шеи до лодыжек у него багрово красная и вздувшаяся; он чувствовал себя наполовину зажаренным - или больше чем наполовину.

Еще день или два спустя он съел какой-то незнакомый орех, от которого у него одеревенел рот, а веки распухли втрое против обычной толщины. Потом он попал в целую тучу мелких сверкающих золотом мошек, которые безжалостно, до зудящих волдырей искусали все его тело. Он набрел на совершенно непроходимые заросли колючих кустов, похожих на ежевику, и ему пришлось обходить их, сделав большой крюк к востоку.

Он видел в снах замок Малдемар, свою спальню, свою каменную ванну, свое вино, свою мягкую чистую одежду. Он видел в снах своих друзей. Как-то ночью в его сон явилась Тизмет, она танцевала для него и, раскрыв лиф платья, показала ему маленькие округлые груди с острыми темными сосками.

Однажды утром он проснулся от тошноты, и потом его целый час, как ему показалось, рвало какой-то белесой жижей. В другой раз проснулся в изумлении от звука собственных рыданий. Кожа его башмаков начала трескаться, пальцы ног торчали наружу; как-то он поранил палец, и тот кровоточил два дня.

Он старался не думать о том, где находится, что с ним происходит, и гнал от себя мысль о том, что умрет здесь в одиночестве и некому будет даже похоронить его.

Как-то раз ему целый день казалось, что он корональ, и он искренне удивлялся, почему находится не в Замке. Но затем он вспомнил правду.

Одной ночью, когда он лег поспать на краю сухого оврага, неподалеку от него уселись три длинноногих зверя неведомой породы, издававшие кудахчущие звуки, очень похожие на смех. Он разглядел острые зубы и подумал, что они могут наброситься и загрызть его. Но они не сделали этого. Немного посмеявшись над ним, они несколько раз обошли его кругами, навалили каждый по кучке ярко-зеленого помета, а потом не торопясь убежали прочь. Он был не нужен им.

На пути ему попалась песчаная река, пересекавшая пустыню. В полуденных лучах солнца она сверкала, как длинная лента белого огня, от кристаллов кварца, из которых состояла. Он встал на колени, набрал песок в пригоршню, словно это была вода, позволил ему пробежать сквозь пальцы и снова расплакался.

А потом он споткнулся о стелющийся по земле куст, упал и сильно ушиб ногу. Его колено раздулось, как воздушный шар. Следующие два дня он вообще не мог идти. Он пополз.

Когда он под беспощадными солнечными лучами преодолевал широкую, лишенную малейшего укрытия равнину, на него набросился огромный отвратительный стервятник. Птица походила на милуфту, но была крупнее, с ужасными, налитыми кровью глазами, длинной голой красной шеей, с уродливыми кожистыми складками и клювом, напоминавшим крюк косы. Она слетела из поднебесья, вопя так, словно ничего не ела по меньшей мере месяц, и села над ним, расправив крылья с разлохмаченными неопрятными перьями.

- Я еще живой! - закричал Престимион и, перевернувшись на спину, пнул стервятника здоровой ногой. - Я еще живой! Я еще живой! Живой! Живой!

Но птица, казалось, даже не заметила этого. Она производила впечатление обезумевшей. Вероятно, она голодала уже так долго, что была готова убивать, хотя, вне всякого сомнения, принадлежала к породе падальщиков. Она вцепилась в него кривыми желтыми когтями, оставив с полдюжины глубоких кровоточащих царапин. Она долбила его клювом, стараясь достать до горла, до глаз. Она выдрала из его руки клок мяса и кинулась за новой добычей.