Фантастические тетради - Ирина Ванка

С момента высадки под куполом и все время, пока Голли водил его по пустым улицам древнего города, Альба не произнес ни слова и лишь изредка озирался по сторонам.

— О чем ты думаешь? — донимал его Голли.

— Да так…

— Ну все-таки?

— О том, как Феликс и дядя Ло сидели за одной партой на уроке истории.

Голли удивился.

— Они только на математике сидели за одной партой и то лишь потому, что отец списывал…

— Интересно, а о чем я, по-твоему, должен думать?

Голли вспомнилась прощальная фраза Гренса: «Я знаю, мой Альберт, когда-нибудь ты обязательно вернешься ко мне. Сколько жив дядюшка Ло, он всегда будет тебя ждать». И в следующий момент его посетила неожиданная, совершенно дурацкая идея: «Они вели себя так, будто расставались на тысячу лет».

— И все-таки, о чем ты думаешь? — не унимался Голл.

Лаборатория произвела на Альбу впечатление не более, чем вся остальная планета. Его церемонно усаживали в кресло, подогнанное по фигуре, будто Альбе предстояло просидеть в нем всю оставшуюся жизнь. Облучали едким светом. Все происходило в неестественной тишине, способной вывести из себя нормального человека, не говоря уже о шизофренике. Из этой тишины на него опустилась прозрачная полусфера. Потом, будто из ничего, возник высокий гуманоид с черными глазами и наконец-то, к долгожданному облегчению Альбы, нарушил вакуум молчания, произнеся несколько едва различимых звуков.

— Тебе знаком этот язык? — услышал он голос Феликса.

— Нет, — и собственный голос прозвучал для Альбы так громко, что зазвенело в ушах.

— Тем лучше, — сказал гуманоид по-русски, — все в порядке, Фрей, можно начинать. — Альба попытался отыскать взглядом Феликса, но за пределами полусферы была сплошная пустота, в которой скоро растворился и черноглазый.

— Если что-то будет не так, скажи.

— Я в порядке, — выдавил из себя Альба, и нижняя кромка полусферы вспыхнула зеленым кольцом, которое медленно поползло вверх, а вместе с ним приятная легкость стала распространяться по его телу, будто оно вовсе перестало существовать, растворяясь в теплой эфирной массе. Альба почувствовал расслабление, которого не было даже в полной невесомости. Ему уже не хотелось ничего: ни жить, ни умирать, ни молчать, ни разговаривать, ни тем более отвечать на чьи-то нелепые вопросы. «Если сейчас меня кто-нибудь спросит, о чем я думаю, я растворюсь и улечу», — решил он и уперся взглядом в потолок, но взгляд провалился в космос. Потолок над лабораторией отсутствовал, как, впрочем, и стены, — одно сплошное кольцо, пульсирующее оттенками зелени, сквозь которое иногда проступала бездна, такая же черная, как глаза гуманоида, язык которого Альба почему-то должен был понимать.

— Попробуем вскрыть память на полный диапазон, — начал Феликс.

— Попробуй, — согласился Альба.

— С какого времени ты себя помнишь?

— С первого дня.

— Что было в первый день?

— Пустота.

— Потом…

— Боль.

— От чего?

— Не знаю, наверно всегда так бывает сначала…

— А после…

— А после привыкаешь и начинаешь получать удовольствие.

— Что начинаешь?..

— Жить.

— Ты издеваешься надо мной, Альберт, или вспоминаешь себя до рождения?

— До рождения… — улыбнулся Альберт, — красный свет мне казался зеленым. А все остальное было точно так же.

— Что было?..

— В каком смысле? — не понял Альберт.

— Кроме зеленого света?..

— Ничего. А что еще могло быть?

— До света, до боли, до пустоты… было что-нибудь?

Мальчик задумался, словно старался вспомнить. В бассейне зеленого света он лежал неподвижно, уставившись в потолок. Феликс не спускал глаз с приборов, пытавшихся распознать аномалию этой загадочной биосубстанции. Вычленить из человеческого организма хотя бы ничтожный признак потустороннего естества.

— Наверно это был страх…

— Страх? — удивился Феликс. — Отчего?

— В смысле «отчего»? Нормальный человеческий страх. Разве он должен иметь причину?

— Хорошо, вернись в исходную точку и расслабься.

«Ничего себе, дают… — подумал Альба, — они что, считают меня вторым воплощением Латина?» Но дерзкая догадка отозвалась рефлекторным импульсом в наэлектризованной атмосфере лаборатории. Будто само пространство собрало волю в кулак и стукнуло по голове: «нечего рассуждать о том, чего не знаешь». От неожиданности он подпрыгнул в кресле и ощутил свое расслабленное тело как вязкую трясину, которая содрогнулась от бултыхнувшегося в нее метеорита.

— Феликс, что это было?

— Импульс программы. Помнишь, о чем мы говорили? Если хочешь работать со мной — произноси мысли вслух… Как только начинаешь думать, с тобой работает машина. Альберт, — мальчик закрыл глаза и представил себе укоризненный взгляд Феликса, — если не доверяешь мне или пытаешься что-то скрыть, скажи, мы прекратим, и я верну тебя домой.

— Чего же скрывать? — удивился Альберт и снова улегся в кресле. — Если мне наплевать: что здесь пропадать, что там пропадать…

«Давно бы так», — ответил импульс программы и вернул его к отправной точке маршрута, в безликую, бесформенную пустоту, сжатую от ожидания первого осмысленного ощущения. Но пустота на то и пустота, чтобы не подчиняться аритаборской метафизике. Она упорно не желала менять своей «отсутствующей» формы, а вместо того, чтобы наполняться содержанием, растекалась, расползалась, и в своем нормальном состоянии Альба ни за что на свете не уделил бы ей больше трех минут драгоценного внимания. Ему было интересно, что старается найти Феликс за пределами его памяти. До начала эксперимента, он был уверен, что эта сокровищница диковинных впечатлений развеселит их обоих. Но теперь его будто несло по пустому коридору прямо сквозь вечную темноту «загробного царства». Прошло чуть больше четверти часа, и Альба уже начал задумываться над тем, не надоела ли его партнерам эта бессмысленная гонка и не пошло бы оно все к чертовой матери. Мимо него просвистела по меньшей мере пара тысяч лет в одну сторону. Самое время было развернуться, чтобы продолжить движение в направлении, прямо противоположном. Он уже готов был заявить о своем намерении: «Веришь ли, Феликс, я обычный шизофреник. Дядя Ло был прав, от химер дети не появляются», как вдруг пустота налетела на что-то мягкое и влажное, словно ватное одеяло, пропитанное детскими слезами:

— Ты веришь мне, мой мальчик, — склонилась над ним мать, — там тебе будет хорошо. Ты успокоишься, перестанешь пугаться зеркал. Окончишь первый класс, и я заберу тебя в нашу школу, — бабушка заканчивала подметать пол и аккуратно собирала на совок осколки.