Черта прикрытия - Иэн Бэнкс

По приблизительному Адскому времясчету была середина дня; что-то слабо напоминавшее солнечный свет пробивалось через серую облачную завесу, которая в этом месте неожиданно истончалась, представлялась тонкой и непрочной, а не тяжелой и мрачной, как на остальном небосклоне. Это было так близко к солнечному свету, насколько вообще было возможно по здешнему миропорядку. Воздух, в общем-то по-прежнему вонявший гнилью и гарью, в какой-то мере очистился.

Толпа разношерстных почитателей выстроилась широким плотным полукругом, но теперь эта форма понемногу рассасывалась: люди, осмелев, подбирались ближе, высовывались вперед, желая поглазеть на останки убитого ею. Может быть, они пытались понять, по каким соображениям она выбрала именно его. Она уже давно отчаялась объяснить им, что поиск глубинного смысла в данном случае бесполезен.

Она совершенно случайно выбирала, кого убить — кого благословить смертью. Она летела, пока ее не одолевал физический голод, потом опускалась ближе к земле и смыкала крылья вокруг первой встречной души. Иногда она прилетала в отмеченное загодя место и ожидала там — опять-таки первого, кто подойдет к ней. Она меняла время дня и место убийства. Особой схемы в этих изменениях распорядка не было. Она пустила все на самотек. Не до конца, разумеется, но в достаточной мере, чтобы для этих невежественных бедолаг ее поведение оставалось полностью непредсказуемым, они тщетно силились вычислить, куда она явится и когда, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время; впрочем, посвященная ей религия от этого не утратила популярности. Как и желал, как и предсказал владыка демонов, она вернула в Ад крошечную надежду.

Временами ей хотелось остановиться, бросить все это, но она никогда не выдерживала дольше суток. Еще в самом начале она решила, что будет освобождать от страданий не более одной несчастной души в день, но несколько раз пыталась увернуться и от этой обязанности, не убивать никого. Тогда ее скручивали мышечные и кишечные судороги, едва позволявшие двигаться, не то что летать; и она осмеливалась на такие эксперименты лишь трижды. Тем не менее ей удалось выяснить, что в каждый следующий день ей дозволено освободить только одного; если предшествующая попытка оставалась неиспользованной, ее просто обнуляли. Отложенное со вчерашнего дня убийство не засчитывалось. Те, кого она, желая проверить это, убивала сверх нормы, почти сразу же воскресали, иногда — мгновенно, жизнь снова наполняла их истерзанные, раскрошенные, выпотрошенные тела, чудовищные раны чудесным образом залечивались и затягивались на ее глазах, а взгляды воскрешенных наполнялись упреками в беспричинном предательстве надежд.

Те, кого ей удавалось умертвить реальной смертью, переходили в небытие с чувством, которое ей очень хотелось принимать за признательность; его-то она научилась ценить. Выражение лиц тех, кто собрался вокруг, было куда проще: на них проступала обыкновенная зависть, видения райского блаженства смешивались в их сознании с нестерпимой ревностью. Поэтому она старалась иногда выбирать одиночек или кого-то из небольшой группы, просто чтобы избежать этих надоедливых взглядов, проникнутых безумным желанием смерти.

Не так-то легко вырвать человека из хватки веры; она пыталась это сделать, но потерпела неудачу. Правда была одна: она не могла обещать освобождение всем; она стала ангелицей, которая существовала на самом деле, пусть даже в пределах этой реальности, но неспособна была осчастливить всех. Это ведь не слепая вера — то, что они к ней испытывали. У этой системы верований была вполне четкая, рациональная и прочная основа.

Она вознеслась высоко в небеса, ловя более-менее чистый воздух, свободный от теплых зловонных испарений, в которые она погружалась до этого. Толпа, окружившая мертвое растерзанное тело, уже уменьшилась в размерах почти до невидимости, слилась с изуродованным, словно бы струпьями усеянным пейзажем далеко внизу, потерялась в плотном дыму.

Далеко впереди она увидела что-то необычное, незнакомое. Объект блестел, почти сиял. Он располагался там, где, как она знала, простирались небольшие горы и высокие холмы обрывались в кислотные озера. Это явно не были отблески пламени, нет; свечение скорей напоминало рассеянный, смутный солнечный свет. Чушь какая-то: в Аду никогда не видели солнца.

Он походил на колонну с широким основанием, почти невидимую под определенным углом зрения, а под другими — серебристо сверкавшую на полпути от земли до туч. Она закончила обгрызать плоть с костей, отшвырнула останки, из которых уже ничего нельзя было высосать, и с новым интересом полетела к необычному объекту. По мере приближения колонна казалась только загадочнее. Она напоминала странный занавес неправильных форм, кучно стянутый в одну сторону, ширина ее составляла как бы не пару километров, а глубина достигала тысячи метров. Поверхность колонны была зеркальной. Собственного света она не испускала, зато идеально отражала весь тот, что на нее падал. Подобравшись еще ближе, она увидела, как под зеркальной поверхностью извивается что-то темное, длинное, гибкое, точно потеки черной жидкости разлились в толще колонны.

Она взвилась в облака, прикидывая, доходит ли серебристая колонна до железных небес, и убедилась, что это действительно так. Насколько она могла видеть, колонна простиралась до небосвода, высилась на десятки километров. Она залетела так высоко, как только могла, мышцы горели, как в огне, но колонна все не кончалась.

Она снизилась и села на почву. Ноги сильно болели, как бы с трудом выдерживая ее собственный вес. Так было всегда. Когда она садилась на землю, сводило ноющие ноги, когда же она поднималась в небеса, боль уходила в крылья, а стоило ей вцепиться в отведенный для нее насест и повиснуть вниз головой, начинало ныть все тело. Она приучилась не думать об этом.

У подножия сверкающей серебристой завесы валялись несколько изувеченных тел. Казалось, что их рассекли очень острым лезвием. Она подцепила когтем отрезанную ногу с земли и ткнула ею в серебристую колонну. Нога отскочила, будто натолкнувшись на металл. Она потыкала другим концом, нажала на барьер, но тот оставался тверд. Она постучала по колонне гигантским когтем. Материал колонны был очень твердым, тверже железа, и слегка холодил коготь. Так, как могли бы холодить чистое железо или стальной сплав.

Изуродованное создание, прятавшееся поблизости, заскулило, когда она вытащила его из зарослей ядовитого кустарника. Его кожу покрывали многочисленные нарывы. Это было существо мужского пола, но без одного хобота, одноглазое, ослабевшее, кем-то безжалостно искусанное.

— Как это случилось? — поинтересовалась она, взяв его когтем и помахав им перед безмолвным зеркальным барьером.

— Внезапно! — завопил несчастный. — В одно мгновение! Без предупреждения! Госпожа, добрая госпожа, это вы Та, Кто Освобождает нас?

— Ага, это я. Ты видел поблизости что-нибудь подобное? — спросила она, не выпуская его.

Она плохо знала эту местность и теперь силилась припомнить детали. Здесь были холмы и горы, а в горах — небольшой военный завод. Она посмотрела в том направлении, где он должен был стоять, и действительно увидела дорогу, по которой подвозили сырье и рабочую силу. Вдоль дороги стояли каменные статуи. Изваяния были живы и слабо попискивали.

— Нет, никогда прежде! Ничего похожего ни разу не случалось! О Святая Госпожа-Освободительница, избавьте меня от страданий, дайте мне покой, убейте меня, пожалуйста-а-а-а-а!

Она огляделась и заметила нескольких сородичей несчастного. Все они прятались там, откуда она его и вытащила.

Она отпустила мужчину.

— Я не могу тебе помочь, — объяснила она ему. — Я убиваю только одного за сутки.

— Завтра, госпожа! Умоляю, явитесь за мной завтра! Я буду ждать вас!

Он упал на колени и начал отбивать земные поклоны, обхватив ее коготь.

— Я не назначаю никаких блядских свиданий! — заревела она.

Мужчина стоял на коленях и трясся. Она отвела от него взгляд и посмотрела на блестящий зеркальный занавес. Что бы это могло быть? Ладно, будет хоть какой-то повод прилететь сюда завтра.

Когда она вернулась, то обнаружила, что занавес исчез.

То, что появилось на его месте, отличалось от уже виденного ею здесь. Все выглядело совсем не так, как она помнила: пыльная песчаная равнина, поросшая кустарником, заместила собой, вытеснила, перекрыла все, что было укрыто за сверкающей завесой. Равнина была превосходно подогнана к холмам и горам, что начинались теперь за бывшей границей барьера, никаких следов склейки она не заметила. Но все же равнина казалась в этом пейзаже заплаткой, нашлепкой, фрагментом местности, явившимся из ниоткуда, добавленным, пропатченным.

Как же это возможно? Что могло послужить тому причиной?