Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Воронин, в цехе которого работал Листрат, слыл среди мастеровых «своим человеком». Он был молод, горяч, сыпал шуточками-прибауточками в адрес начальства и порядков в депо. Главного инженера Кожухова смертельно ненавидел за глумление над рабочими. Кожухов знал о чувствах Воронина, но прогнать его не мог: Воронин считался очень хорошим мастером, цех держал в строгости, рабочие уважали его за справедливость.

Никто не догадывался, что Воронин входил в Борисоглебскую группу социал-демократов, где в единственном числе представлял рабочий класс города. В те времена группой социал-демократов заправляли интеллигенты: телеграфист со станции, два гимназиста, страховой инспектор и старичок статистик.

Воронин дружил с мастером кузнечного цеха Полтавским. Они частенько выпивали и веселились иной раз ночи напролет.

Листрат, снимавший угол в том же доме, где квартировал Воронин, с завистью слушал звон стаканов, наполненных «высочайше утвержденной». Впрочем, пьяным никто Воронина не видел.

Потом Листрат заметил, что гулянки участились. Прибавилось и выпивающих. Воронин бренчал на мандолине, пел песни, то и дело за стеной раздавался звон стаканов и пьяный смех…

Листрат не знал, да и не мог знать, что пьянки были сущей комедией. В бутылки наливалась вода, бренчал стаканами Полтавский, песни пел Воронин, а остальные сидели в погребе и на первобытной «технике» печатали социал-демократические листовки.

Однажды утром в депо была обнаружена прокламация Борисоглебской группы социал-демократической рабочей партии.

«Долой Кожухова! Увеличить плату. Следуйте примеру ростовских товарищей. Бастуем!»

Котельщики, прочитав листовки, где были изложены требования начальству, бросили работу и устремились в другие цехи поднимать народ, на что им особенных усилий потратить не пришлось. Люди были настолько налиты яростью, особенно против Кожухова, что через час к забастовке примкнули все поголовно.

В котельном остался один Листрат. Он работал в дальнем углу, посвистывая и думая о некоей Анютке, которая сегодня вечером назначила ему свидание. Вдруг на его плечо легла тяжелая рука мастера.

— Это что такое, Бетин? — спросил сердито Воронин. — Почему воротишь рыло от общего дела?

Листрат ничего не понял и стоял, выпучив глаза.

— Ну?! — прикрикнул Воронин.

— Чего «ну»? — огрызнулся Листрат, вытирая лицо грязным фартуком. — Я работаю, чего это вы?

— Эка дурень! «Работаю»! — загремел Воронин. — Товарищи бастуют, а ты работать? Выслужиться желаешь?

— Это, то ись, чего? — Листрат делал вид, будто ровнешенько ничего не понимает.

— Тю, деревенщина! — ужаснулся Воронин. — Да ты что, не знаешь, что такое забастовка?

— То ись, Евгений Иванович, ну, провалиться мне на этом месте. Работал себе… С девками не шатался цельную неделю. Это только нынче Анютка… Да и то сама навязалась, — бубнил Листрат, притворяясь дурачком.

Воронин тупо уставился на Листрата.

— Ну, мой грех, — сказал он добродушно, — мой, прости! Право, не знал, что ты такая необразовщина. Ладно, айда на улицу, там узнаешь, что к чему.

Листрат, усмехнувшись про себя, бросил молот и побрел за мастером.

Двор был безлюден. Рабочие бушевали за оградой мастерских.

Мастер кузнечного цеха Полтавский стоял на скамейке у калитки и читал требования. Первым делом повысить плату с семидесяти копеек до восьмидесяти в день.

Листрату это понравилось — лишний гривенник, ха! Гривенника всегда не хватало в его кармане: «Матери надо послать? Надо. Заплатить за угол и постирушку надо? Надо. А жратва? А медные колечки Анюткам и Катюшам! А выпить хотя бы в воскресенье? Нет, это подходяще, — размышлял Листрат, слушая Полтавского. — Насчет вежливости тоже верно, а то этот сукин сын Кожухов начнет крыть матом, да хлесть, хлесть по уху, забудешь, как родную мать звали».

«Никого за забастовку с работы не выгонять…» — читал Полтавский.

Этого Листрат не понял. «За что выгонять? Человек говорит истинную правду! Буйства не видать». И тут Листрата осенило. «Да ведь, стало быть, и я забастовщик? Ого!» Листрату не впервой приходилось участвовать в «мирском деле». Но мать и Алешка ждали от него денег. «Какие к чертям деньги! Погонят в шею, и опять пой репку-матушку!»

Он попытался выбраться из толпы. Мастеровые стояли плотной кучкой, а около запертых ворот ходили люди с палками и никого к калитке не подпускали.

Листрат оставил бесполезные попытки вернуться в цех. Полтавский тем временем читал пункт о том, чтобы выгнали Кожухова и мастера Белова. Толпа зашумела, раздались крики: «Правильно! Гнать Белова! Долой Кожухова!»

Листрат, забыв все страхи, кричал громче всех. Это не прошло мимо шпиков, затесавшихся в рабочую толпу. Листрат был отмечен ими.

В заключение Полтавский крикнул: «Долой царя! Долой самодержавие!» Тут его поддержали немногие; всем стало из-за этих слов страшновато. Только Листрат, помнивший рассказы Тани о царях, их сволочных порядках, надрывая глотку, орал: «Долой царя!» — за что был отмечен шпиками вторично.

Сходка кончилась избранием делегатов для представления требований начальству. Выбрали Полтавского, Воронина и еще нескольких.

— Завтра, — сказал Полтавский, — приходите сюда часам к девяти, мы вам все доложим.

Толпа спокойно разошлась.

Листрат вернулся домой. В обед в стену постучали: Воронин требовал его к себе. Листрат, от нечего делать валявшийся в постели, встал, расчесал рыжие кудри, выдавил угорь, вскочивший на носу, и пошел к мастеру, с усмешкой думая, что сейчас ему зададут головомойку «за невежество».

Воронин встретил его ласково и усадил обедать. Выпили. После обеда засиделись. Сперва Воронин сыграл на мандолине, потом разговорились. Душа Листрата, не ждавшего такого приема, была открыта настежь.

Воронин рассказал ему о забастовках, упомянул, как дружно держались товарищи на юге России и победили начальство.

Когда Воронин заговорил о партии социал-демократов и чего она хочет рабочему человеку, Листрату вспомнилось, как Флегонт Сторожев, приехав в Дворики, собрал мужиков и говорил почти слово в слово то же самое, что и Воронин. Он оживился и с жаром принялся рассказывать о том событии. Воронин слушал в оба уха, поддакивал, то и дело вскрикивал: «Вот так Флегонт!», «Ай да дока!», «Ну, голова!..»

Не забыл Листрат рассказать о мужицком бунте и о других двориковских происшествиях, о том, как его высекли, а потом посадили в тюрьму.

Воронин похлопал Листрата по плечу.

Да у тебя, парень, бока медные, и сам ты утюженный. А притворялся, скрытная душа! Стоит пень пнем… «Что, мол, такое забастовка?» — Воронин рассмеялся, а потом сказал: — Только вот что, Листрат Григорьевич. Об этом головастом Флегонте больше никому ни звука. Во мне это умрет — и баста! И обо всем, что я тебе толковал, тоже молчок, слышишь? Жандармы — им бы только до нас дорваться, а там поминай, как звали. И Флегонта, и тебя, и всех, кто был в буераке, и меня за мои с тобой разговоры ушлют, куда Макар телят не гонял. За эту науку нас в Сибирь с железом на руках-ногах… Понял ли?

— Понял, Евгений Иванович. Тоже, поди, не из дураков.

— То-то… Если сегодня все обойдется благополучно, ты приходи ко мне. Времени у нас теперь много, я тебе мозги растрясу. Парень ты, видать, смышленый. Почитать кое-что дам. Но эти книжки дороже золота и страшнее смерти — каждая строка может обернуться петлей.

— Я, Евгений Иванович, — смущаясь, промямлил Листрат, — только на баб чуток слабоват. И от ребят как-то отбился. Дразнят меня деревенщиной, я и прочь от них… А с бабами к чему такие разговоры? Им другое подавай, бабам-то…

— И с бабами поосторожнее. Знаю я твои проделки! — Воронин погрозил кулаком, здоровенным, как кузнечный молот. — Баловство это, понял? — сурово прибавил он. — Бросить надо эту шарашкину контору, делом заняться, книжки читать, уму-разуму поднабраться. Пора. Чай, не махонький!

Воронин дал Листрату книжку. Остаток дня Листрат провел в глухом углу сада. Читал он, что называется, до седьмого пота, а утром пошел на сходку в депо, решив держаться кучно со всеми. У ворот депо по-прежнему маячили караульные. Толпа слушала Полтавского.

— Начальство, — сказал он, — наших требований не приняло.

Мастеровые загалдели вразброд. В эту минуту появился «сам». Многие рабочие ни разу не видели начальника депо. Петрашевский, злой на весь свет, взобрался на скамейку и крикнул:

— Чтобы сию же минуту стать на работу, не то казаков вызову! Марш в цеха!

Из толпы вышел Воронин, спихнул начальника со скамейки.

— Пока администрация не примет требований рабочих, никто в цех не войдет!

Мастеровые зашумели еще громче.

— Ты уволен, Воронин, — процедил Петрашевский.