Быть Хокингом - Джейн Хокинг

8. Красная королева

Поездка на Ближний Восток была только прелюдией к перипетиям того лета, которые требовали от нас даже большего, чем обычно. Несмотря на то что нам по-прежнему было некуда скрыться от бесконечных перебранок медсестер, эпицентр недовольства сместился в сторону кафедры, где Стивен проводил бóльшую часть времени. Его юный ассистент Ник Филипс написал мне письмо, в котором извинялся за свой отказ от должности; на этот шаг его заставила пойти, как он выразился, «травля» – жестокий юмор и насмешки со стороны одной из медсестер. Я сочувствовала ему, но практически ничего не могла сделать. Медсестры были сами себе закон, и ни Джуди Фелла, ни я уже никак не могли на них повлиять. Что касается происходящего на кафедре, то это никак ко мне не относилось: я полностью сосредоточилась на поддержании цивилизованной атмосферы в доме.

С приближением выпускных экзаменов и завершением моего преподавательского плана на учебный год я переключила свое внимание на подготовку к двадцать первому дню рождения Роберта. Мы отметили этот день в широком семейном кругу за праздничным домашним ужином, планируя еще одно вечернее мероприятие через неделю: нам хотелось повторить удачный опыт концерта на лужайке в честь его восемнадцатилетия, но на сей раз с участием джаз-группы. Роберт подготовил и разослал приглашения на «Костюмированную вечеринку Безумного Шляпника». Подготовка к вечеринке шла полным ходом, когда через три недели после возвращения из Иерусалима я проснулась утром с невыносимой головной болью и зудящими пятнами вокруг талии. Мне была знакома эта боль: она поразила меня своей интенсивностью в студенческие годы в Испании и предваряла приступ ветрянки. Люси отвела младшего брата в школу, а я снова вернулась в кровать. Ко мне никто не подходил, пока в десять утра, как обычно, не пришла Ив. Ее мягкий бирмингемский акцент был отчетливо слышен за дверью моей спальни.

«Где Джейн?» – спросила она. В ответ раздался томный голос Элейн Мэйсон: «В постели лежит, отлынивает». Ив не обратила внимания на ее слова и прямиком прошла в мою комнату. Одного взгляда на меня ей было достаточно. «Тебе нужен доктор!» – сказала она достаточно громко, чтобы все услышали.

Доктор поставил диагноз «опоясывающий лишай»: во мне проснулся латентный вирус ветряной оспы, высвобожденный стрессом. Он прописал постельный режим и новое лекарство от зуда. Я с запоздалым сожалением вспомнила больного ребенка в бассейне на крыше отеля в Иерусалиме и задумалась о том, как уместить постельный режим в мой и так перегруженный график.

Благодаря Ив, которая в те дни носила гипс на сломанной руке, Люси и Джонатану, я смогла немного отдохнуть. Джонатан ходил за покупками, отвозил и забирал Тима из школы и сопровождал в бойскаутский лагерь, успевая одновременно заниматься организацией и репетициями новой серии концертов, в то время как Люси вынырнула из круговорота своей общественной деятельности для того, чтобы приносить мне чай, готовить еду и отгонять нежелательных посетителей. К счастью, Джонатан уже не зависел от меня в плане организации концертов его оркестра музыки барокко, так как предприятие обрело устойчивую финансовую основу, что позволило принять на работу администратора, скрупулезно прорабатывающего все детали предстоящего концерта. Так как его Камерный оркестр уже был постоянно востребован и регулярно давал концерты даже в самых отдаленных уголках Англии, Джонатану часто приходилось уезжать из Кембриджа. Он много работал, репетировал, выступал и частенько засветло возвращался на машине из отдаленных районов, где проходили концерты. Его ненормированный график, абсолютно естественный для концертирующего музыканта, не умещался в голове у медсестер. Не являясь ценителями или свидетелями его таланта, одна из них, с наименее развитым воображением, предположила, что он дармоед, приживала в доме, пользующийся благородством Стивена и беззастенчиво сидящий на его шее. Его присутствие, как и всегда, порождало множество слухов.

Тем временем Люси разрывалась между общественной жизнью, репетициями для Эдинбургского театрального фестиваля и летними экзаменами. Поскольку мои язвы заживали очень медленно, она постаралась вместить в свой и без того напряженный график еще одно непредвиденное мероприятие. Я должна была сопровождать Стивена на конференцию в Ленинграде в третью неделю июня. Для всех, кроме Стивена и его злоязыких приспешниц, было очевидно, что ко времени путешествия я не поправлюсь. Приложив сверхчеловеческие усилия для преодоления трудностей, он отказывался понимать, почему другие, и прежде всего его жена, не способны проявить подобную силу воли, тем более что все остальные болезни меркли в сравнении с мотонейронной. Было очевидно, что я больше не выдержу давления его ожиданий. Каждую фразу мне теперь приходилось начинать с извинений за то, что я – это я, разрушающих мое самоуважение и подпитывающих комплекс неполноценности. Чем больше росло во мне чувство ущербности, тем интенсивнее проявлялся лишай. Невралгия и головокружение усиливались в геометрической прогрессии, а все мое измученное тело горело и сотрясалось при попытках донести свои чувства или мысли в отношении любого семейного вопроса, даже тривиального.

Тем не менее было одно мероприятие, ради которого я бы встала и со смертного одра: презентация «Краткой истории времени», запланированная на 16 июня, должна была состояться в помещении Королевского общества на фуршете для узкого круга друзей и родственников. Когда я заболела, до презентации оставалась одна неделя. «Краткая история времени» была выражением триумфа Стивена над силами природы, болезни, паралича и самой смерти. Это был триумф, в котором участвовали мы оба, напоминающий страстную борьбу и пьянящие победы первых лет нашего брака. Кардинальное отличие заключалось в том, что на этот раз наша общая победа стала достоянием широкой общественности. Однако на празднике мне была уготована весьма жалкая роль. Мне не хватало сил даже поддержать разговор, не говоря уж о противостоянии натиску со стороны журналистов.

Каждую фразу мне теперь приходилось начинать с извинений за то, что я – это я, разрушающих мое самоуважение и подпитывающих комплекс неполноценности.

На следующий день после презентации я снова встала с кровати, надела свой красный халат и красную бумажную корону, нарумянила щеки и появилась на вечеринке Роберта в образе Красной Королевы. Горькая самоирония заключалась в том, что, как и Красная Королева, я всегда бежала что было сил, для того чтобы хотя бы оставаться на том же месте[166]. Чувствуя усталость и апатию, я боролась до окончания учебного года. У меня не было ни энергии, ни желания вмешиваться в лихорадочное соперничество между медсестрами, которое неимоверно возросло, когда «Краткая история времени» взлетела на первые позиции в списке бестселлеров. Поскольку склоки медсестер уже не касались происходящего в семье, я пыталась относиться к ним с тем презрением, которого они заслуживали. Я была готова выделить минимальное время, чтобы их выслушать, однако поток их телефонных жалоб был поистине бесконечным, при этом они совершенно не ценили мое время и смертельно обижались, когда я заканчивала разговор, не дослушав. Наконец, я решила, что пора призвать к ответу Элейн Мэйсон, ту медсестру, которую я считала зачинщицей и корнем всех проблем. Я назначила ей встречу и сказала, что не могу оставаться в стороне, когда у меня перед носом разрушают порядок дежурств, мой дом и мою семью. Лучше мне было промолчать. Она на голубом глазу отрицала все вышесказанное и даже позвала своего мужа, чтобы тот засвидетельствовал ее безупречный характер, а затем с видом оскорбленного достоинства удалилась из дома. Я тем временем погрузилась в уже ничем не ограниченное отчаяние.