Быть Хокингом - Джейн Хокинг

Я испытывала симпатию к арабам, но ощущала и естественное родство с еврейским народом: многие наши друзья были евреями, высокоинтеллектуальными, вежливыми и разумными людьми, чьи семьи пострадали от трагедии Холокоста. Однако я не могла согласиться с нечеловеческими методами израильской армии, которые наблюдала в арабском квартале Иерусалима, а особенно нетерпимо относилась к ужасному водителю, которого нам назначили. Американский еврей происхождением из Центральной Европы, он громко и грубо озвучивал свои суждения, куда бы мы ни отправлялись. Когда он ехал по извилистой дороге к Мертвому морю, он указал на ряд белых домов на холме. «Посмотрите туда, – сказал он гордо, – это одно из наших поселений, мы строим все эти дома. Арабы владели этой землей две тысячи лет и ничего с ней не делали. У них был шанс, но теперь наш черед, а они хотят сбросить нас в море». Я и раньше слышала эти утомительные тирады, звучащие по-американски монотонно, от других иммигрантов. Дальше мы проезжали мимо лагеря бедуинов. «Что поделаешь с такими людьми? Нет, вы только посмотрите на них! – комментировал водитель. – Они не развиваются уже две тысячи лет!» Я с трудом могла сдержать свое негодование. «Может быть, им нравится традиционный образ жизни», – возразила я. Меня расстроило, что мир между двумя народами одной расы был так иллюзорен, а ведь они могли дать друг другу столько полезного. Лучшие из евреев и лучшие из арабов имели много общего. И те, и другие могли быть умными, щедрыми, дружелюбными и веселыми. Возможно, евреи обладали превосходством над арабами в рациональном споре, науке, технологии и математике, но арабы были более развиты в области поэзии и искусства.

К несчастью, приходилось совершать много официальных выходов. Репортеры с телевизионными камерами следовали за Стивеном, куда бы он ни пошел, желая узнать его мнение по широкому спектру вопросов. Был один вопрос, который неизменно фигурировал практически в каждом из интервью. Я стояла в стороне и вслушивалась: мое сердце болело, когда этот вопрос задавали снова и снова, в той или иной форме. «Профессор Хокинг, что ваше исследование говорит по поводу существования Бога?», или «Есть ли место для Бога во Вселенной, которую вы описываете?», или, более прямо, «Верите ли вы в Бога?» Ответ получали всегда один. Нет, Стивен не верил в Бога, и места для Бога в его Вселенной не было. Роджер Пенроуз проявил бóльшую тактичность. Когда ему задали этот же вопрос, он предположил, что есть разные подходы к Богу: некоторые люди находят Бога в религиозной вере, а другие, возможно, в красоте математического равенства. Ответ Роджера тоже не мог развеять мою грусть. Моя жизнь со Стивеном была построена на вере – вере в мужество и гениальность, вере в наши совместные усилия и, в конце концов, на религиозной вере, – и вот мы находились в колыбели трех крупнейших мировых религий, проповедуя странный беспредметный атеизм, основанный на безличных научных ценностях без учета человеческого опыта. Слепой отказ от всего, во что я верила, огорчал меня до глубины души.

Я беспомощно молчала на заднем сиденье микроавтобуса, а водитель продолжал возить нас по святым местам, сошедшим со страниц Старого и Нового Завета. Мы видели маленькую темная пещеру в Вифлееме, выгоревшие камни Иерихона, иссушенные горы пустыни, сверкающий зеленый поток реки Иордан и Галилейское море. Сидя в своем углу, я думала о том, что эта земля полна трагедий и словно взращивает зерна конфликтов. Суровый пейзаж, казалось, был пропитан энергией раздора. Даже мы со Стивеном находились на грани конфликта – а мы и так редко соглашались друг с другом.

Моя жизнь со Стивеном была построена на вере – вере в мужество и гениальность, вере в наши совместные усилия и, в конце концов, на религиозной вере.

Пока Стивен заканчивал ужинать в ресторане у озера в Тиберии, я в одиночестве плавала в изумрудных водах Галилейского моря и на несколько бесценных минут ощутила мир и гармонию с природой и историей этой земли. Угроза войны на Голанских высотах спасла Галилею от разрушительного наплыва туристов, и поэтому она почти не изменилась за последние две тысячи лет. В 1988 году Тиберия даже меньше напоминала курорт, чем во времена Римской империи; озеро было спокойным и чистым и напоминало озера Шотландии. Если бы не жара, Галилея с высоты часовни Нагорной проповеди могла показаться Лох-Ломондом[165]. В последний день мы все искупались в Мертвом море. Приободренный мной, на руках у своей команды и благодаря естественной выталкивающей силе соленой воды, Стивен лежал на ее поверхности. Теплые волны на краткое время приняли его обратно в лоно природы, от которого он всю жизнь стремился оторваться, предпочитая ему теоретическую науку, сопровождавшую его повсюду. Вокруг нас была тишина. Единственными свидетелями мирного купания Стивена стали пурпурные горы Иордана, тронутые дымкой на горизонте, голубое небо и одинокая птица. Плавать и тем более утонуть было невозможно. Моя попытка перейти на брасс превратилась в неприличествующее случаю плюхание и барахтание, а нос наполнился жгуче соленой водой. Плавание следовало оставить для бассейна на крыше отеля: каждый вечер после жарких, пыльных дневных экскурсий я несколько раз проплывала его из конца в конец. Впечатление от плавания одновременно с любованием прекрасным видом на Иерусалим могло бы быть еще более приятным, если бы не ребенок с подозрительной сыпью, который плескался неподалеку. Я распознала у него ветрянку и решила, что достаточно защищена антителами против этого вируса, сразившего меня в Испании в студенческие годы.

8. Красная королева

Поездка на Ближний Восток была только прелюдией к перипетиям того лета, которые требовали от нас даже большего, чем обычно. Несмотря на то что нам по-прежнему было некуда скрыться от бесконечных перебранок медсестер, эпицентр недовольства сместился в сторону кафедры, где Стивен проводил бóльшую часть времени. Его юный ассистент Ник Филипс написал мне письмо, в котором извинялся за свой отказ от должности; на этот шаг его заставила пойти, как он выразился, «травля» – жестокий юмор и насмешки со стороны одной из медсестер. Я сочувствовала ему, но практически ничего не могла сделать. Медсестры были сами себе закон, и ни Джуди Фелла, ни я уже никак не могли на них повлиять. Что касается происходящего на кафедре, то это никак ко мне не относилось: я полностью сосредоточилась на поддержании цивилизованной атмосферы в доме.

С приближением выпускных экзаменов и завершением моего преподавательского плана на учебный год я переключила свое внимание на подготовку к двадцать первому дню рождения Роберта. Мы отметили этот день в широком семейном кругу за праздничным домашним ужином, планируя еще одно вечернее мероприятие через неделю: нам хотелось повторить удачный опыт концерта на лужайке в честь его восемнадцатилетия, но на сей раз с участием джаз-группы. Роберт подготовил и разослал приглашения на «Костюмированную вечеринку Безумного Шляпника». Подготовка к вечеринке шла полным ходом, когда через три недели после возвращения из Иерусалима я проснулась утром с невыносимой головной болью и зудящими пятнами вокруг талии. Мне была знакома эта боль: она поразила меня своей интенсивностью в студенческие годы в Испании и предваряла приступ ветрянки. Люси отвела младшего брата в школу, а я снова вернулась в кровать. Ко мне никто не подходил, пока в десять утра, как обычно, не пришла Ив. Ее мягкий бирмингемский акцент был отчетливо слышен за дверью моей спальни.