Автор Исландии - Халлгримур Хельгасон

Да, может, это на самом деле что-то хорошее? И все же она уже давно решила, как назвать ребенка. Его крестным отцом был бородач в шерстяном свитере, висевший на кресте в глубине зеленой долины под черным небом-юбкой, – а его звали Кристьяун. Его звали Йесус Кристьяун. Это тоже было очень странно. Он сказал, что его зовут Йесус Кристьяун Гвюдйоунссон. Но Турид посоветовала ей не употреблять первую составляющую. Ведь с таким именем будет сложно.

– Ему, родымому, ы так много выпало на долю.

Они готовились к рождению мальчика – ведь именно его пророчили телефонистка Симона и большинство женщин городка. Они оказались правы. В мире стало одним мальчиком больше. И мир нашел ему место. Турид к тому времени слегла с подагрой, ее не было на месте, и она не смогла удержать ребенка в одном фьорде с матерью. Эйвис была измождена, ее воля ослабла, а может, она в глубине души была рада, что из ее жизни исчезнет эта проблема, этот памятник кошмару с красным пятном на голове. Она и сама толком не знала. Она не смела об этом думать. За нее это решение приняли другие – вот и все. Такова была жизнь, и этим все сказано.

Когда она ковыляла в туалет, словно страдающая подагрой, в голубом халате, который был ей велик, за ней волочился вопрос: не хватит ли с нее и того, что ей пришлось рожать от собственного отца?

В коридоре сидела пожилая женщина с жидкими седыми волосами, в белой сорочке, и она прочитала этот вопрос, тянущийся мимо нее. Когда Эйвис пошла из туалета обратно, та поймала ее за рукав и громко проговорила хриплым голосом:

– Меня и саму в детстве отдали. Все там будет отлично.

Может, она говорила это впервые. Может, на восьмом десятке лет эта женщина наконец примирилась со своей жизнью, увидев эту девочку – еще ребенка, – изнуренную после родов. Может, она наконец поняла, каково было ее собственной матери, когда та родила ее в корабельной койке близ островов Вестманнаэйяр в апреле 1874-го, будучи четырнадцати лет от роду? Как знать? Эйвис не понимала, что сказала старуха, пока не вернулась в свою постель и не пролежала там полчаса.

Ничего она не отдавала. Это у нее забирали. Она избавлялась…

Когда кого-то знаешь – во многих отношениях лучше. Тогда и беспокоиться не нужно. И какая удача, что Баурд был знаком с главной акушеркой Сигрид. Они плясали вместе на танцах, и еще раз, лучше, на торраблоуте. Плеснево-серым утром они лежали вместе на потрепанном постельном белье, и он рассказал ей про то, как девчонка из Зеленого дома уже восемь месяцев вынашивает проблему. Сигрид рассказала ему об идеальных яслях, которые уже два года функционируют в столице и уже избавили множество малолетних матерей-одиночек от душевных мук. Детей держали там, так сказать, на хранении год или два – столько времени их матерям отводилось на то, чтоб найти себе мужа, – а потом их пристраивали в семьи. Конечно, Эйвис сама всего лишь ребенок: без средств и без матери, а отец у нее переехал за фьорд и скоро загремит в каталажку. А Турид на своем одре болезни снаряжается в далекое плавание.

– А от кого у нее ребенок? – спросила акушерка, скосив глаза к нему на подушку.

– Не знаю, поговаривают, что от Гвюдмюнда, учителя. Ума не приложу…

В палате номер 4 состоялись крестины на скорую руку, и рыжая Сьёпн, на лбу которой играли закатные отсветы, повезла малыша через хейди и села с ним в двухмоторный самолет. Пастор был человек лет пятидесяти с трясущимися руками; когда-то он был душой всех компаний, но любовь к компаниям его и придушила; двадцать лет с его губ не сходило выражение мук совести и в конце концов переросло в ту мину, которую незнакомые принимали за бесконечную доброту – прощение Христово. А может, он, болезный, до сих пор выпивал; на тыльной стороне его правой кисти была большая полузаросшая рана. Нелегко было смотреть, как он окропляет водой маленькую головку с красным пятном.

Эйвис сидела на кровати и наблюдала за церемонией с новым выражением на лице: облаченная сияющим защитным яичным белком, которым жизнь наделяет матерей на несколько месяцев, пока в их чреве формируется желток. Ей только что исполнилось пятнадцать, и она смотрела, как акушерка Сигрид держит ее ребенка при крещении. Сьёпн стояла позади нее, одетая в пальто, и выглядывала в окно: рейсовый автомобиль отходил через двадцать минут. Больше на крестинах никто не присутствовал. Эйвис смотрела то на темно-алую рану на руке пастора, то на светло-красное родимое пятно на макушке ребенка, то на желто-рыжие волосы Сьёпн. Что бы это значило? Везде рыжий да красный…

Его назвали Кристьяун Йоунссон: Йоун – самое обычное в Исландии имя, а он – сын самого необычного в Исландии человека, так что это было уместно. А потом его повезли на самолет. Вот так. Эйвис была рада. Ей больше не хотелось видеть этого ребенка. Прочь все муки, прочь эту боль. Прочь это красное пятно. Можно ей просто вернуть свою жизнь обратно, как была? Маленькая юная мать легла на бок и стала не отрываясь смотреть на горный склон в окне. Может, она увидела, как я наискосок спускаюсь с горы.

На следующий день ее отпустили домой. Это было тяжелее всего. Тогда все и началось. Мать одна возвращается домой после родов. Едва ли есть что-то хуже. Едва ли – труднее. Ее поступь была тяжелее, чем когда она неделю назад ступала здесь беременная. Грунтовая дорога на улице была студено-мокрой в прохладных лучах солнца, и на тунах мороз, и во дворах полно сора, нанесенного туда минувшими непогодами. На деревьях виднелись ясные свидетельства этого светлого, но неопрятного дня – 4 мая на каждой ветке – маленькие насыщенно-зеленые почки. На углу соседнего двора, разинув рот, стоял Гейри. Она добродушно осклабилась, приближаясь к нему. Он выпрямился, закрыл рот и вежливо наклонил голову в знак приветствия. Может, седой псих был единственным в этом городке, кто понимал, как обращаться с этой девушкой благородных английских кровей. Она посмотрела на него – в эти серо-голубые глаза – и, несмотря на то что он хотел выказать ей уважение, она увидела в них лишь сплошную глупость и явное помешательство. Пустота, отражающаяся в его глазах, перекинулась на окрестные крыши, а затем и на склоны гор вдоль фьорда: какой это скверный городишко и какая в нем скверная жизнь! В этом месте даже