Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

До нашего тайника оставалось съ полверсты. Подхожу ужасомъ слышу какой-то неясный голосъ -- вродe пeсни. То ли это Юра такъ не во время распeлся, то ли, чортъ его знаетъ что... Подползъ на карачкахъ къ небольшому склону, въ концe {461} котораго, въ чащe огромныхъ, непроходимо разросшихся кустовъ, были запрятаны всe наши дорожныя сокровища и гдe долженъ ждать меня Юра. Мелькаетъ что-то бронзовое, похожее на загорeлую спину Юры... Неужели вздумалъ принимать солнечныя ванны и пeть Вертинскаго. Съ него станется. Охъ, и идiотъ же! Ну, и скажу же я ему нeсколько теплыхъ словъ...

Но изъ чащи кустарника раздается нeчто вродe змeинаго шипeнiя, показываются Юрины очки, и Юра дeлаетъ жестъ: ползи скорeй сюда. Я ползу.

Здeсь, въ чащe кустарника, -- полутьма, и снаружи рeшительно ничего нельзя разглядeть въ этой полутьмe.

-- Какiе-то мужики, -- шепчетъ Юра, -- траву косятъ, что ли... Скорeй укладываться и драпать...

Голоса стали слышнeе. Какiе-то люди что-то дeлали шагахъ въ 20-30 отъ кустовъ. Ихъ пестрыя рубахи время отъ времени мелькали въ просвeтахъ деревьевъ... Да, нужно было укладываться и исчезать.

Мячъ, копья, литературу, сeтку я зарылъ въ мохъ, и изъ подо мха мы вырыли наши продовольственные запасы, сверху обильно посыпанные мохоркой, чтобы какой-нибудь заблудили песъ не соблазнился неслыханными запахами торгсиновскаго сала и торгсиновской колбасы... Въ лихорадочной и молчаливой спeшкe мы запихали наши вещи въ рюкзаки. Когда я навьючилъ на себя свой, я почувствовалъ, что я перегруженъ: въ рюкзакe опять было не меньше четырехъ пудовъ. Но сейчасъ -- не до этого...

Изъ чащи кустарника ползкомъ по травe и зарослямъ мы спустились еще ниже, въ русло какого-то почти пересохшаго ручейка, потомъ по этому руслу -тоже ползкомъ -- мы обогнули небольшую гряду, которая окончательно закрыла насъ отъ взглядовъ неизвeстныхъ посeтителей окрестностей нашего тайника. Поднялись на ноги, прислушались. Напряженный слухъ и взвинченные нервы подсказывали тревожные оклики: видимо, замeтили.

-- Ну, теперь нужно во всe лопатки, -- сказалъ Юра.

Двинулись во всe лопатки. По "промфинплану" намъ нужно было перейти каменную гряду верстахъ въ пяти отъ желeзной дороги и потомъ перебраться черезъ узкiй протокъ, соединяющiй цeпь озеръ -- верстахъ въ пяти отъ гряды. Мы шли, ползли, карабкались, лeзли; потъ заливалъ очки, глаза лeзли на лобъ отъ усталости, дыханiе прерывалось -- а мы все лeзли. Гряда была самымъ опаснымъ мeстомъ. Ея вершина была оголена полярными бурями, и по ея хребту прогуливались вохровскiе патрули -- не часто, но прогуливались. Во время своихъ развeдокъ по этимъ мeстамъ я разыскалъ неглубокую поперечную щель въ этой грядe, и мы поползли по этой щели, прислушиваясь къ каждому звуку и къ каждому шороху. За грядой стало спокойнeе. Но въ безопасности -- хотя бы и весьма относительной -- мы будемъ только за линiей озеръ. Еще гряда, заваленная буреломомъ, отъ нея -- окаянный спускъ къ озеру -- гигантскiя розсыпи камней, покрытыхъ мокрымъ, скользкимъ мхомъ. Такiя мeста я считалъ самой опасной частью нашего путешествiя. При тяжести нашихъ рюкзаковъ {462} поскользнуться на такихъ камняхъ и, въ лучшемъ случаe, растянуть связки на ногe -- ничего не стоило... Тогда пришлось бы засeть на мeстe происшествiя на недeлю-двe. Безъ достаточныхъ запасовъ продовольствiя это означало бы гибель. Потому-то мы и захватили такую массу продовольствiя.

Часамъ къ пяти мы подошли къ озеру, спустились внизъ, нашли нашъ протокъ, перебрались черезъ него и вздохнули болeе или менeе свободно. По пути -- въ частности, передъ первой грядой -- мы перемазывали наши подошвы всякой сильно пахнувшей дрянью, такъ что никакiя ищейки не могли бы пройти по нашимъ слeдамъ... За протокомъ слегка присeли и передохнули. Обсудили инцидентъ съ предполагаемыми крестьянами около нашего тайника и пришли къ выводу, что если бы они насъ замeтили и если бы у нихъ были агрессивныя намeренiя по нашему адресу -- они или побeжали бы къ желeзной дорогe сообщить кому надо о подозрительныхъ людяхъ въ лeсу, или стали бы преслeдовать насъ. Но ни въ томъ, ни въ другомъ случаe они не остались бы около нашего тайника и не стали бы перекликаться... Это -- одно. Второе -изъ лагеря мы ушли окончательно. Никто ничего не заподозрилъ. Срокъ нашихъ командировокъ давалъ всe основанiя предполагать, что насъ хватятся не раньше, чeмъ черезъ пять дней -- Юрина командировка была дeйствительна на пять дней. Меня могутъ хватиться раньше -- вздумаетъ Успенскiй послать мнe въ Кемь или въ Мурманскъ какой-нибудь запросъ или какое-нибудь порученiе и выяснить, что тамъ меня и слыхомъ не слыхать... Но это очень мало вeроятно, тeмъ болeе, что по командировкe я долженъ объeхать шесть мeстъ... И Юрой сразу же послe истеченiя срока его командировки не заинтересуется никто... Въ среднемъ -- недeля намъ обезпечена. За эту недeлю верстъ минимумъ сто мы пройдемъ, считая, конечно, по воздушной линiи... Да, хорошо въ общемъ вышло... Никакихъ недреманныхъ очей и никакихъ таинственныхъ дядей изъ третьяго отдeла... Выскочили!...

Однако, лагерь все-таки былъ еще слишкомъ близко. Какъ мы ни были утомлены, мы прошли еще около часу на западъ, набрели на глубокую и довольно широкую внизу расщелину, по дну которой переливался маленькiй ручеекъ, и съ чувствомъ великаго облегченiя сгрузили наши рюкзаки. Юра молнiеносно раздeлся, влeзъ въ какой-то омутокъ ручья и сталъ смывать съ себя потъ и грязь. Я сдeлалъ то же -- раздeлся и влeзъ въ воду; я отъ пота былъ мокрымъ весь, съ ногъ до головы.

-- А ну-ка, Ва, повернись, что это у тебя такое? -- вдругъ спросилъ Юра, и въ голосe его было безпокойство. Я повернулся спиной...

-- Ахъ, чортъ возьми... И какъ же ты этого не замeтилъ?.. У тебя на поясницe -- сплошная рана...

Я провелъ ладонью по поясницe. Ладонь оказалась въ крови, и по обeимъ сторонамъ позвоночника кожа была сорвана до мышцъ. Но никакой боли я не почувствовалъ раньше, не чувствовалъ и теперь.

Юра укоризненно суетился, обмывая рану, прижигая ее iодомъ {463} и окручивая мою поясницу бинтомъ -- медикаментами на дорогу мы были снабжены не плохо -- все по тому же "блату". Освидeтельствовали рюкзакъ. Оказалось, что въ спeшкe нашего тайника я ухитрился уложить огромный кусокъ торгсиновскаго сала такъ, что острое ребро его подошвенной кожи во все время хода било меня по поясницe, но въ возбужденiи этихъ часовъ я ничего не чувствовалъ. Да и сейчасъ это казалось мнe такой мелочью, о которой не стоитъ и говорить.

Разложили костеръ изъ самыхъ сухихъ вeтокъ, чтобы не было дыма, поставили на костеръ кастрюлю съ гречневой кашей и съ основательнымъ кускомъ сала. Произвели тщательную ревизiю нашего багажа, безпощадно выкидывая все то, безъ чего можно было обойтись, -- мыло, зубныя щетки, лишнiя трусики... Оставалось все-таки пудовъ около семи...

Юра со сладострастiемъ запустилъ ложку въ кастрюлю съ кашей.

-- Знаешь, Ватикъ, ей Богу, не плохо...

Юрe было очень весело. Впрочемъ, весело было и мнe. Поeвъ, Юра съ наслажденiемъ растянулся во всю свою длину и сталъ смотрeть въ яркое, лeтнее небо. Я попробовалъ сдeлать то же самое, легъ на спину -- и тогда къ поясницe словно кто-то прикоснулся раскаленнымъ желeзомъ. Я выругался и перевернулся на животъ. Какъ это я теперь буду тащить свой рюкзакъ?

Отдохнули. Я переконструировалъ ремни рюкзака такъ, чтобы его нижнiй край не доставалъ до поясницы. Вышло плохо. Грузъ въ четыре пуда, помeщенный почти на шеe, создавалъ очень неустойчивое положенiе -- центръ тяжести былъ слишкомъ высоко, и по камнямъ гранитныхъ розсыпей приходилось идти, какъ по канату. Мы отошли версту отъ мeста нашего привала и стали устраиваться на ночлегъ. Выбрали густую кучу кустарника на вершинe какого-то холма, разостлали на землe одинъ плащъ, прикрылись другимъ, надeли накомарники и улеглись въ надеждe, послe столь утомительнаго и богатаго переживанiями дня, поспать въ полное свое удовольствiе. Но со сномъ не вышло ничего. Миллiоны комаровъ, весьма разнообразныхъ по калибру, но совершенно одинаковыхъ по характеру опустились на насъ плотной густой массой. Эта мелкая сволочь залeзала въ мельчайшiя щели одежды, набивалась въ уши и въ носъ, миллiонами противныхъ голосовъ жужжала надъ нашими лицами. Мнe тогда казалось, что въ такихъ условiяхъ жить вообще нельзя и нельзя идти, нельзя спать... Черезъ нeсколько дней мы этой сволочи почти не замeчали -- ко всему привыкаетъ человeкъ -- и пришли въ Финляндiю съ лицами, распухшими, какъ тeсто, поднявшееся на дрожжахъ.

Такъ промучились почти всю ночь. Передъ разсвeтомъ оставили всякую надежду на сонъ, навьючили рюкзаки и двинулись дальше въ предразсвeтныхъ сумеркахъ по мокрой отъ росы травe. Выяснилось еще одно непредвидeнное неудобство. Черезъ нeсколько минутъ ходьбы брюки промокли насквозь, прилипли къ ногамъ и связывали каждый шагъ. Пришлось идти въ трусикахъ. {464}

Невыспавшiеся и усталые, мы уныло брели по склону горы, вышли на какое-то покрытое туманомъ болото, перешли черезъ него, увязая по бедра въ хлюпающей жижe, снова поднялись на какой-то гребень. Солнце взошло, разогнало туманъ и комаровъ; внизу разстилалось крохотное озерко, такое спокойное, уютное и совсeмъ домашнее, словно нигдe въ мiрe не было лагерей...