Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, наверное, это её и спасло.
На глазах расползающаяся прореха в золотой реке её не засосала, не затянула; а она, Юлька, вдруг поняла, что надо сделать — надо, чтобы это тяжеленный чёрный шар не прорывал бы ткань реальности, чтобы он вернулся бы туда, где и должны пребывать кадеты, в их собственный поток.
И Юлька попыталась толкнуть этот шар. Смешно сказать, толкнуть, не имя рук; толкнуть, просто представив, как бурное течение обрушивается на этот оказавшийся не на своём месте чёрный камень, подхватывает его, приподнимает над прорехой, и несёт дальше — туда, где он и должен пребывать, где должны быть оказавшиеся в нём люди и все их деяния.
Толкнула раз, другой, третий. Голова кружилась всё сильнее, и всё сильнее Юльке казалось, что она — рядом с теми самыми кадетами, загнанными в тупик, прижатыми к стене, которым некуда отступать, но которые всё равно отстреливаются.
Отстреливаются до конца, опустошая магазины. Вокруг них вповалку лежали неподвижные тела в гражданской одежде, дверь в комнату была выбита, но наступающим это не помогало — коридор тоже устилали погибшие, истошно кричали раненые, а Ирина Ивановна с Константином Сергеевичем всё стреляли и стреляли. Кадеты — Федор с Петей — подтаскивали патроны, Костя Нифонтов же сидел, вжавшись спиной в угол, подтянув колени к подбородку и раскачиваясь, словно в трансе.
И стреляли Ирина Ивановна с подполковников совсем не так, как показывали в кино — видно было, как даёт отдачу тяжёлый даже на вид пистолет Константина Сергеевича; кадеты, скорчившись за опрокинутой мебелью, лихорадочно набивали магазины патронами из вскрытых зелёных ящиков, так, что стрелки только меняли пустые, ни на миг не прекращая огонь.
Но всё равно, они тут завязли, завязли глубоко, словно машина на бездорожье; пузырь этот был вовсе не лёгким и летучим мыльным, напротив — тяжеленным, словно свинцовый шар. И сам по себе он никуда не собирался «уплывать», профессор ошибался, страшно ошибался!
Юлька вновь навалилась на чёрную сферу всем невеликим своим весом. Её по-прежнему не было тут, она не видела собственного тела, точно во сне. Но ей казалось, что она именно наваливается, упирается, что сандалеты скользят по влажной земле, будто она где-то на Щучьем озере играет с Игорьком и остальной компанией.
Ей было ужасно больно. Голова уже не просто кружилась, она горела, в глазах плавали блестящие стеклянистые точки и круги, однако она всё равно толкала.
Этого пузыря не должно здесь быть!
Не должно, любой ценой!..
…А потом он вдруг содрогнулся, пополз, поплыл, поднимаясь над зияющей пробоиной в золотистом потоке; поплыл, отдаляясь, унося с собой всё и всех, там находившихся.
Но не только там — сфера дрогнула, изменила форму, словно осьминог, выбросила тёмное щупальце, подхватила что-то и теперь поплыла окончательно.
Юлька замерла, где и была. Сил не было, она не могла двигаться, словно зависнув над чернотой пробоины.
Правда, там, «внизу», золотистый поток начал медленно сходиться, набегал со всех стороны на открытую рану, оставленную тёмной сферой. Золотое сияние затягивало, закрывало прореху, и Юлька, глядя вниз, вновь видела поднимающиеся из праха Исаакий и Казанский, Адмиралтейство и шпиль Петропавловки, Ростральные колонны и Эрмитаж…
«Это же мне кажется, просто кажется!» — твердила она себе, словно заклинание. Не может же оно всё рушиться, а потом сразу же восстанавливаться! Это просто… просто кино!
Стало легче, но боль отступать не торопилась, и Юлька по-прежнему никуда не двигалась. Взгляд её по-прежнему прикован был к чёрной глобуле, что плыла вдаль, но поразительным образом никуда не уплывала — оставалсь такой же, а вот золотистые леса вокруг менялись всё сильнее, и вот уже темная сфера достигает иной реки, столь же широкой и неоглядной; начинает погружаться в неё, и цвет её разом меняется — из чёрного делается серым, а потом и это бесцветье начинает уступать место всё тому же мягко-золотистому свечению; шар сливался с великой рекой, растворялся в ней, и вот он уже исчез полностью, скрылся, вернувшись туда, где должен быть.
И вот это безвременье, пребывание там, где их не должно было быть, обязательно должно отразиться на кадетах; как они говорили, что ничего не помнят, один только Федор что-то вспоминал в смутных снах? Значит, время милосердно стёрло почти все следы, потому что —?..
Этого Юлька, само собой, не знала. Она просто висела, словно застывшая в полёте птица, видела, как затянулась окончательно чёрная дыра, понимала, что надо «возвращаться», но категорически не знала, как. Голова так и кружилась, мысли путались. Она… должна… вернуться… вернуться… вернуться…
А когда голова, наконец, перестала кружиться, она поняла, что лежит в постели, на своей кровати в квартире бабушки и дедушки Игорька, лежит, заботливо укрытая одеялом, а рядом сидит тот самый Игорёк. Сидит, весь какой-то словно почерневший, осунувшийся, глаза ввалились; на коленях книжка, но непохоже, что читает.
— Юлька… — услыхала она его шёпот. — Ну очнись, ну, пожалуйста… очень тебя прошу… ты же живая, Юлька… возвращайся…
А потом её взяли за руку.
И вот тут она поняла, что пора.
И открыла глаза.
Игорёк аж подскочил.
— Юлька! — заорал он. И сразу же: — Ба! Деда! Юлька очнулась!
Что случилось потом — не описать словами. И ба, и дед влетели в Юлькину комнатку, побив, наверное, все мировые рекорды в спринте.
Были слёзы, объятия и снова слёзы и опять объятия.
— Ох, ох, Юленька, как ты же нас всех напугала…
— Двое суток как мёртвая лежала!
— Ну не как мёртвая, Игорь, не придумывай!
— Как спящая — это да.
— Как Спящая Красавица, — улыбалась бабушка сквозь слёзы.
— Именно! Просто как спит, только не проснётся никак!
— Но вот теперь-то проснулась наконец…
— П-простите… — всё, что пришло Юльке на ум в тот миг. — Я… я должна рассказать…
— Какие рассказы, милая, отлеживайся!
— Да я уж и так столько лежала!.. — Юлька попыталась спустить ноги с постели, но тут Игорёк с ба и дедом встали стеной, словно новгородцы перед псами-рыцарями и Юлька оказалась повергнута обратно на подушки.
— Там такое… такое… — и она заговорила, поневоле сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое и возвращаясь обратно, но потом всё-таки сумела кое-как изложить всё увиденное более-менее внятно.
В комнатке воцарилась тишина.
— Что ж, — выдохнул наконец Николай Михайлович, — самое главное, Юленька, что ты жива и здорова. Всё остальное — вторично.
— А кадеты? — не выдержала Юлька.
— И кадеты тоже. Но с ними всё кончилось благополучно, они вернулись в свой поток, ты с ними чаи гоняла, — улыбнулась бабушка. — Гораздо важнее, что с тобой приключилось!
…Юлька потеряла сознание далеко не
