Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) - Юрий Левада

Советская эпоха декларировала новую, универсальную по своему значению и абсолютную по своим источникам (от имени и по поручению исторического прогресса…) нормативно-ценностную систему, призванную заменить или подчинить себе все существующие. На деле она лишь меняла знаки и термины в некоторых нормативных полях и надстраивала над ними еще одно. Формула «нравственно то, что полезно…» (в декларативных вариантах – «трудовому народу», «делу коммунизма» и т. п., в реальном значении – «что соответствует планам и указаниям свыше») возводила в абсолют сугубо утилитаристскую нормативную систему. Универсально значимая и всеобъемлющая нормативно-ценностная система в реальности обернулась множественностью критериальных рамок – «большой» и «малой» правды, «истинного» и «должного», перспективных и сиюминутных интересов и т. д.

Одна из важнейших ее особенностей состояла в принципиальной невыполнимости предъявляемых к человеку требований. Невозможно было принимать повороты политической конъюнктуры за веления «истории». Никому не удавалось «отдавать все силы на выполнение пятилетнего плана». Невозможно было выполнять «грандиозные планы» без приписок, блата, «выбивания» дефицитных ресурсов и т. д. Отсюда – формирование «человека лукавого» на советский манер. Абсолютное насилие порождало абсолютную готовность к лукавому приспособлению. Лишенный возможностей для сопротивления человек торжественно или молчаливо соглашался с императивными предписаниями и настойчиво искал лазейки, позволяющие их обойти.

Успех этой системы (на долгие десятилетия, по крайней мере) был бы невозможен, если бы она опиралась только на массовое принуждение и массовый обман. Сейчас ясно, насколько наивными были представления 60 – 80-х гг. о надувательстве народа со стороны всезнающей и предельно циничной партийно-политической верхушки (в духе изображенного Дж. Оруэллом механизма «двоемыслия»). Лукавый человек – на всех уровнях, во всех его ипостасях – не только терпит обман, но и готов обманываться, более того, постоянно нуждается в самообмане. Для того же (в том числе психологического) самосохранения, для преодоления собственной раздвоенности, для оправдания собственного лукавства. «Нас возвышающий обман» – не только точная поэтическая формула. Весь механизм советской системы формировал и «лукавых рабов» (по очень точному выражению Т. Заславской), и не менее «лукавых господ». И те и другие лукавили друг перед другом и перед самими собой.

В условиях всеобщего лукавства исполнение нормативных императивов превращается в более или менее лукавую сделку (типа «делаем вид, что работаем – делаем вид, что платим»). Сам же такой императив предельно персонализируется (общественный договор редуцируется до «договора» нарушителя с трамвайным контролером).

Сосуществование и взаимодействие различных нормативных полей со своими критериями дозволенного – недозволенного, одобряемого – неодобряемого присущи разным общественным системам, в которых имеется разграничение будничного и праздничного, своего и чужого, приватного и официального и т. д. «Советская» специфика (вполне сохраненная и ныне) состоит в том, что разграничения нормативных «полей» размыты, смазаны. Лукавое сознание легко переходит условные барьеры, находит многочисленные лазейки в предписаниях – короче говоря, ведет игру «без правил». После крушения советской системы лукавство с обеих сторон просто вышло наружу.

Лукавое поведение стагнирующей эпохи – преимущественно адаптация к стабильным структурам, карьеризм, основанный на конформизме. «Эпоха перемен» изменяет характер адаптивности. Неустойчивость всех структур, включая властвующие, теневые, группы давления и поддержки и т. д., создает условия для краткосрочных «пирамид» (не только финансово-экономических, но и политических, на разных этажах иерархии власти) и быстротекущих карьер. Отсюда – востребованность соответствующих человеческих, личностных типов, прежде всего «человека ловкого», способного пользоваться переменчивой ситуацией с пользой для себя, менять взгляды и пристрастия применительно к текущей конъюнктуре.

Как показывают исследования, в общественном мнении отсутствуют жесткие разделительные линии, разграничивающие сферы одобряемого и неодобряемого поведения. Это относится и к выполнению различного рода социальных обязанностей.

Рассмотрим внимательнее данные табл. 3.

Таблица 3

Насколько допустимо нарушать социальные обязанности (в %)

Примечание 1[470]

Примечание 2[471]

Использованный в последнем столбце условный «индекс нормы» имеет наименьшее числовое значение в отношении наиболее «государственной» обязанности – военной службы. Можно полагать, что это связано с происходящими в последние годы процессами «разгосударствления» человека – ослабления идентификации с государственными институтами и символами. (Отсюда и новейшие призывы к укреплению государственности через возрождение армии и военной мощи в ходе силовых авантюр и карательных экспедиций. Полученные в исследовании данные позволяют судить, на какую почву попадают такие призывы.)

Весьма примечательно, что для возрастных групп до 40 лет уклонение от воинской обязанности представляется вполне оправданным: чем ближе к призывному возрасту, тем больший перевес мнений о правомерности избежать исполнения священного долга. У самых молодых, непосредственно подлежащих призыву, неисполнение такого долга в два с лишним раза чаще оправдывается, чем осуждается. Держателем нормы здесь (как, впрочем, и по другим приведенным позициям) является самая старшая возрастная группа.

Уровень образования оказывает аналогичное влияние на показатели допустимости уклонения от воинской обязанности – чем выше образование, тем ниже «индекс нормы», а у высокообразованных уклонение чаще оправдывается, чем осуждается. Урбанизационная шкала столь прямой зависимости не обнаруживает. Менее всего обязательной представляется военная служба в больших городах, лучше – в селах, в Москве и (максимум одобрения!) в малых городах. Правда, в среде москвичей наибольшая доля осторожных оценок типа «отчасти предосудительно» и меньше всего категорических оценок. В городской среде происходит «сшибка» просвещенной терпимости и идеологической нетерпимости к уклонению от службы в армии.

Наибольшая величина «индекса нормы» из приведенных в таблице позиций относится к извечной проблеме «несунов». Возможно, это обусловлено просто тем, что в бездефицитной экономике привычный (со времен чеховского злоумышленника) компенсаторный механизм в значительной мере утратил свое значение. Но не исключено и другое: самый распространенный и фактически самый терпимый в советское время способ получения дополнительного дохода работниками скрывается чисто лицемерно, из лукавого стремления выглядеть «приличнее».

Неуплата налогов – самый современный из социальных «грехов», неведомый в эпоху государственного хозяйства. Осуждается он всеми категориями старше 40 лет, но считается скорее терпимым у более молодых. Держатель нормативного стандарта, как и в других позициях, – самые старшие, у которых «индекс нормы» заметно выше, чем у других групп. Уровень образования, по-видимому, связан и с распространенностью «рыночного» лукавства, поэтому малообразованные осуждают неуплату значительно резче, чем высокообразованные.

В табл. 4 приведены сводные данные об оценке населением допустимости нарушений ряда других социальных норм. Как видим, решительное осуждение вызывают нарушение частных обязательств (не платить долги), неоплата покупки («шоплифтинг») и такое экзотическое событие, как сокрытие найденного клада. Сокрытие дохода осуждается довольно сдержанно, а такие действия, как операции с «левой» продукцией, вообще осуждаются редко.

Таблица 4

Степень допустимости нарушения социальных норм (в % по строке)

Обратимся теперь к серии данных о самой сложной форме лукавого поведения – когда человек вынужден лукавить с самим собой. В табл. 5 обобщены результаты ответа на вопрос: «Поступали ли вы когда-либо вопреки тому, что считаете правильным, справедливым?», полученных в ходе исследования по программе «Советский человек» за 1989 и 1999 гг.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что в целом лукавства в поведении людей за последние 10 лет стало больше. Не 17 %, а только 12 % утверждают теперь, что им никогда не приходилось поступать «вопреки» собственным представлениям о праве и справедливости. За исключением молодых работников 25–39 лет (что, конечно, очень важно) и, в небольшой мере, самых пожилых, все остальные группы отмечают, что кривить душой приходится чаще. Но произошли изменения в соотношении факторов, которые побуждают людей так поступать.