Дневник 1984-96 годов - Сергей Есин

Вечером проводили семинар с обсуждением романа Оксаны Северниной. К сожалению, роман написан плохим, скучным языком, но мысль о выморочности интеллигенции прекрасна. Жаль, что роман не получился.

30 апреля, вторник. Пропустил поездку на дачу и то состояние удивительного спокойствия и ощущения полноты жизни, которое неизбежно появляется у меня там. Господи, вот бы и жить там: от рассвета до заката, с разной погодой, облачностью. Следить за тем, как разваливаются почки, ходить в телогрейке и сидеть по два часа за пишущей машинкой. Все мое время проваливается в быт, в выполнение обязанностей, которые я выполняю за кого-то. За одного я делаю его работу, другому я просто отпускаю грехи.

С утра проводил семинар. Это мой долг студентам за поездку в Сыктывкар. Позвал Льва Колодного, который рассказывал о Шолохове и об идее своей книжки. Здесь же всплыла и его работа о В.И. Ленине. Все это определенные знаки, тем более, что звонил Саша Варламов, надо уже заключать договор на мой роман о В.И. Наверное, буду писать две книжки параллельно.

В обед было две депутации: одна — Михаил Павлович Еремин, который уже и готов был взять кафедру, а вторая — Станислав Бемович Джимбинов. Оба сказали мне, что ни в коем случае не связывают меня и Минералова. Противостоят лишь Минералову. До обоих я постарался донести всю казуальность поведения Лебедева. Я действительно в этой всей истории был лоялен по отношению к Е.Н. Но надежда, что все выяснится само собой, — плохая надежда. Меня и слушать-то, в общем, не захотели. Значительно приятнее было ректора потравить. Но потом надо было прийти и покаяться. "А я и не знал, что вы, оказывается, пришли не проверять Лебедева, а слушать Ровнер". Ах, ах, младенцы!

В день ученого совета, ночью, звонил Гусев. Впрочем, он звонил и вчера. Состоялась предварительная, скорее пробная, защита Калугина и, выпив четыре рюмки, он признался, что хотел бы срочно стать ректором. Господи, да пусть будет! Пусть попробует, если сумеет. Пусть будет первый сумасшедший ректор. Пишу, но твердо знаю: всю горечь и оскорбительность ситуации передать не смогу. Господи, какой грязный малый, а читает стихи, рассуждает о возвышенном.

Яндарбиев, преемник Дудаева, о гибели которого много говорили средства массовой информации, оказался жив. Он, кстати, выпускник наших Высших литературных курсов.

1 мая, среда. Весь день чистил библиотеку, отложил целый ящик поэзии, которую решил подарить Сереже Мартынову. Надо бы, конечно, наклеить экслибрисы, ну да бог с ними, среди книг есть и те, которые я покупал еще во время службы в армии.

По телевизору демонстрации, которые везде прошли спокойно. Ельцин пляшет на смотровой площадке Воробьевых гор с какой-то фигуранткой и призывает всех голосовать за себя. Я бы сказал так: за реформы, но без Ельцина. Ну сколько можно врать? Почему государством должен управлять человек с такой тупой и лживой биографией? Почему стыд не выест глаза?

4 мая, суббота. Компьютер меня не слушается, и я, час промучившись, продолжаю писать большими буквами. Праздники провел в суматохе, первого остался в Москве, потому что 2-го надо было провожать в Париж с аэродрома в Шереметьево Льва Ивановича и Сережу — двух проректоров. Уехал на дачу только во второй половине дня.

После двух дней сражения с комьпьютером за строчную букву продолжаю. В праздничный четверг вместе с Ашотом и его компаньонами вычистили весь участок, пожгли мусор, расчистили фасад и вымыли дачу. Дай Бог мне здоровья, и чтобы не погибла рассада в теплице.

5 мая, воскресенье. Был на 35-летии Сережи Кондратова. Все это происходило в гостинице "Балчуг Кемпинский", той самой гостинице "Бухарест", которая стоит на другой стороне реки, напротив гостиницы "Россия", и которая из всех московских гостиниц была первой отреставрирована. Такой роскоши я прежде не видел, даже не предполагал, что она существует. Пир происходил в "надстроенном" этаже, в "библиотеке". По отношению к Кондратову это показалось мне символичным. Еду, напитки, десертный стол оставляю в стороне. Самое поразительное — вид на Кремль, на мост, на храм Василия Блаженного, гостиницу "Россия", на кораблики внизу. Наверное, это было самое дорогое блюдо этого приема. По крайней мере, все со своими тарелками, стаканами столпились на балкончике, с которого расстилался поразительный вид. Гости мне особенно не запомнились (было человек пятьдесят, элита), кроме двух: президент банка "Империал" (бывший замминистра по печати — вот откуда такие фантазии на его телевизионной рекламе, советское "культурное" прошлое дает о себе знать) и мой коллега, писатель-фантаст…

Теперь основное. После того как гости основательно закусили и выпили, все высыпали на балкончик-веранду, с которого расстилался единственный и неповторимый вид на город, и решили, что, по русской традиции, надо попеть. Самое интересное, что€ мы пели: "Там, вдали за рекой", "Вот кто-то с горочки спустился", "Артиллеристы, Сталин дал приказ" — песни советских лет.

Когда я уходил, то Толя Аверкин, помощник Сережи, который меня провожал, ибо без "карточки" даже такого респектабельного и седого джентльмена, как ректор Литинститута, в бабочке и смокинге, в опасное и криминальное время из гостиницы не выпустят: а вдруг сопрет жемчужное ожерелье! — так вот, когда Толя меня провожал, он мне показал внутренний, как стеклянная труба, дворик. Сверху, с очень большой высоты, как через подзорную трубу, было видно: огромный стол с тарелками, блюдами и цветами. За столом сидели человек тридцать гостей и ужинали, а перед ними на эстраде разыгрывался спектакль, как мне сказал Толя, Чехова. Вот этой роскоши, этого немыслимого пренебрежения к искусству нашу публику еще научить можно, но петь незнакомые и неродные песни мы не будем. Самое интересное, что такое же положение и у молодежи. На всех своих тусовках они не поют песни, которые слушают, а все старенькое: "Миленький ты мой", "Черный ворон", "Что стоишь, качаясь", "Гори, гори моя звезда".

7 мая, вторник. Наконец-то открыли мемориальную аудиторию Евгения Долматовского. Пресса быть не соизволила, ибо здесь особенно ни на что не покусишься. Из наших тоже народа было немного. Товарищи, поэты, сослуживцы с кафедры — тоже не удосужились. Я выступал недолго, и выступление мое было искренним, потому что Долматовский действительно создал много песен и отдельных формул, вошедших в нашу жизнь и ставших формулами нашей духовной жизни. Мне оставалось только удивляться этому. Хорошо говорили Вас. Субботин и Нина Краснова, его ученики. Как кто-то справедливо отметил: событие это, безусловно, имеет значение в культурной жизни страны. После небольшого собрания в одиннадцатой аудитории, когда прозвучал звонок на следующую лекцию, спустились в ректорат и посидели там, поговорили, выпили по "фронтовой". Ели любимые Евгением Ароновичем медовые пряники. Их принесла Мирослава Ивановна, его жена. Кстати, она его бывшая ученица. Галя Долматовская блистательно отсутствовала. Это не кинофильм, рядом с которым можно потусоваться.