Дневник 1984-96 годов - Сергей Есин

Вчера, на похоронах Озерова, где мне пришлось сказать несколько слов, я увидел Льва Ошанина, еще пару лет назад гражданского мужа Маргариты. Разница была, кажется, лет в 60, но он жив, бодр, шутит. Кажется, чтобы не травмировать, ему не сказали о ее смерти.

Об Озерове, наверное, будет много написано, а я не смогу сказать кратко. Да и знаю плохо его писания. Здесь было, конечно, много точности, хорошая филологическая школа, огромная жизнь в литературе, но много и книжного, терпеливого и вторичного. Но в институте он был незаменим. Наша довольно беспринципная молодежь его стеснялась. Все групповые и национальные пристрастия у него заканчивались на пороге большой литературы. С одинаковой тихой твердостью он защищал Пастернака, Мандельштама, Маяковского, Горького и Платонова от инвектив сегодняшних литконъюнктурщиков. Я не уверен, что во время последних выборов он голосовал за меня, но это мой электорат и человек, который создавал непередаваемую ауру института.

Из событий, которые надо бы обязательно отметить. Это, во-

первых, премьера в Театре Гоголя "Бесприданницы" А. Островского. Мне понравился несколько затянутый спектакль Серг. Яшина. Сенсация, конечно, — Олег Гущин в роли Карандышева. Новая концепция — главный обиженный Карандышев, и поразительное поле вокруг актера. Но это все в прошлую пятницу.

Валин день рождения неожиданно прошел хорошо. Мы обошлись без скандала. Были Дарико, Лена, сестра Вали, Сара, моя преподавательница английского, с мужем Стенфордом, Лева с Татьяной и С.П., который в этот день взвалил на себя бремя хозяйства. Утром я сотворил фаршированного судака, но он развалился, хотя и был очень вкусным.

Писать надо каждый день, столько уходит подробностей, но сил не хватает.

25 марта, понедельник. Утром, еще не было восьми, позвонил проректор Николай Евтеевич. На этот раз он, зная мой характер, начал очень правильно: "Только не волнуйтесь, Сергей Николаевич, не берите близко к сердцу. Всем буду заниматься я…"

Повесился наш дворник Виктор Иванович. Он работал у нас уже пару лет, и все были очень довольны его работой. Хотя у Виктора Ивановича и было три участка — это довольно существенный заработок, около миллиона, — но убирал он их идеально. Мне в короткой форме не удастся нарисовать его портрет, но человек он был вежливый, выдержанный, доброжелательный. К сожалению, я ни разу не поговорил с ним долго. Он был по профессии художником, специалистом по росписи тканей и до перестройки работал на каком-то комбинате в Кунцево. Потом комбинат закрыли, и в поисках работы он пришел в институт. Что его толкнуло к самоубийству? Вопрос этот, конечно, праздный. В известной мере ответ на него уже есть: что значит пятидесятилетнему человеку остаться без профессии! Чтобы быть объективным, скажу, что жена от него ушла, девятнадцатилетнюю дочь он уже несколько лет не видел. Но как рассказали наши рабочие — он им жаловался, — был и еще один фактор. Виктор Иванович жил неподалеку, в коммунальной квартире, в доме, который купила какая-то фирма. Коммуналку расселили, остался один несговорчивый Виктор Иванович. Его несколько раз пугали по ночам, ломились в дверь. Он жаловался ребятам: "Они меня, — он имел в виду кавказцев, — убьют".

Повесился он в бойлерной, стоя на коленях, на какой-то проволоке. В эту бойлерную мы всегда на ночь запирали нашу институтскую собаку Музу. Виктор Иванович ее выпускал утром, и она ждала Евгению Александровну, которая приходила попозже. Муза в это время была рядом, потом долго ее не могли вытащить из подвала.

Сегодня в два тридцать приходила ко мне Мариэтта Чудакова. Она позвонила мне домой еще вчера и сказала, что хотела бы взять отпуск за свой счет для написания учебника по советской литературе. М.О. Чудакова поломала все наши договоренности. Сначала она не смогла читать в первом семестре. Все сорвалось из-за какой-то иностранной командировки. Потом заболела, потом снова поехала за рубеж — читать в Америке. Там у нее и вызрела идея быстро закончить учебник.

Разговор был тяжелый и долгий. В конечном итоге М.О. Чудакова написала заявление. Чего там все разговоры о стремлении просвещать юношество.

"Уважаемый Сергей Николаевич, обращаюсь к Вам с важной для меня просьбой.

По нашим с Вами планам я должна в настоящее время приступить к работе в институте и выполнить свою нагрузку (около 300 часов) этого учебного года.

Однако мои обстоятельства складываются так, что я не могу этого сделать — хотя сожалею об этом. Дело в том, что я интенсивно работаю над учебником литературы советского времени — моим главным научным делом последних лет. В то же время у меня все больше часов забирает моя общественная деятельность (как вы знаете — я осталась членом Президентского совета). В ближайшие три месяца я буду, возможно, еще более активно участвовать в предвыборной кампании президента.

В связи с этими двумя обстоятельствами очень прошу Вас предоставить мне отпуск за свой счет до 1 июня сего года.

Я очень надеюсь, что мы с Вами сумеем впоследствии найти возможность — часы и время года — для того, чтобы я отработала те часы, которые я должна институту.

С надеждой на понимание

М. Чудакова, профессор кафедры творчества,

член Президентского совета.

25 марта 1996, Москва".

Но здесь есть и благородство. На перевыборную кампанию берет отпуск. Другая бы просто не ходила на работу.

27 марта, среда. Для начала своей избирательной кампании Лужков выбрал выступление в "Керосинке", в Университете нефти и газа на Ленинском проспекте. Когда пришел пригласительный билет, мне почему-то показалось, что это будет встреча мэра с ректорами, где можно будет что-то сказать и что-то попросить. Но главная цель была другая — через средства массовой информации озвучить идеи Лужкова. Кстати, какая была охрана, сколько гаишников, какое немыслимое количество черных машин! Послушать предвыборную речь мэра приехали все "шестерки". Ни при каком режиме подобного не бывало. Мальчики стояли стеной.

Зал был полон. Лужков — он выпускник "Керосинки" — проговорил свою речь, из которой следовало, что он сторонник капитализма, предпринимательства, больших состояний, банков. Все остальное, что он говорил о равенстве, социальной справедливости, неимущих, пенсионерах, школьниках и студентах — все это был туман. В одном котелке не найдется средств для всех.

Встреча для ректоров все же состоялась. После речи, телекамер и аплодисментов — в зале заседаний ученого совета "Керосинки" состоялась пьянка. Я сразу понял, что ни о чем серьезном поговорить нельзя. А у меня так много в институте проблем. Двор, крыша, реконструкция. Впрочем, на этой встрече всего было достаточно: икры, коньяка, фруктов, бутербродов с деликатесами. Но как сановные ректор и профессура "Керосинки" пели о мэре! Меня всегда поражает эта внутренняя несвобода пожилых людей, которым практически уже нечего терять. Его, оказывается, заметили еще студентом! Особенно меня поразил Карабасов, ректор Института стали и сплавов. Кажется, я был доверенным лицом, когда этот Карабасов, секретарь обкома, баллотировался на какую-то крупную должность. Чего он-то запел, доктор наук? Куда он дел свое убежденное коммунистическое прошлое? Впрочем, всегда пристальнее и взыскательнее глядишь на людей знакомых. Ой, как грустно!