Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

Киприан брел, спотыкаясь о тлеющие остатки дома, здесь отпихивая в сторону куски штукатурки, там оттаскивая рухнувшую балку. Его руки были черными как смоль, лицо – маской из пепла. Час назад он, как безумный, карабкался по куче щебня и громко звал Агнесс, разбрасывая во все стороны обломки, и лишь по счастливой случайности не схватился ни за осколок стекла, ни за раскаленные угли, свисавшие с краев балок. Теперь он был измотан, опустошен. Кашель уже не был таким сильным, но все еще досаждал ему. Один раз он упал на колени, мучимый спазмами, но в желудке у него оставалось так мало, что рвота ему не помогла. Постепенно в его сознание просочилось понимание того, что Агнесс либо лежит где-то под завалом, такая же мертвая, как и женщина, которую он за нее принял, либо отсутствовала в доме на момент пожара, а значит, бесследно исчезла. Он отчаянно цеплялся за эту последнюю надежду, хотя и не осознавал этого. Киприан на развалинах дома Вигантов был лишь оболочкой того мужчины, который всегда был убежден, что все в его руках, а теперь беспомощно размышлял, превратилась ли и его жизнь в развалины или у него еще остался шанс побороть судьбу. Он бросил короткий взгляд на Андрея фон Лангенфеля.

Андрей положил мертвую себе на колени и рыдал, держа на руках плачущего ребенка. Супруги Вигант, так же как и Себастьян Вилфинг-старший, стояли в отдалении с выражением лиц людей, на которых только что рухнула стена и которые как только улеглась пыль, поняли, что им посчастливилось стоять аккурат под оконным проемом. Себастьян тщательно расспросил прислугу и попытался выяснить у них, где Агнесс. Еe горничная представляла собой сплошной комок нервов, и разговаривать с ней было просто невозможно.

Киприан смотрел, как Андрей убирает прядь волос со лба умершей. Он плохо ее знал, но все равно считал, что потерял близкого человека. Это чувство возникло не только из-за тою, что он принял ее за Агнесс и рисковал жизнью, чтобы спасти ее из огня. Он попытался найти облегчение в том факте, что мертвая не была Агнесс, но чувства его закрутились узлом, а израненная душа ощущала скорее боль, охватившую Андрея, чем успокоение.

– Теперь они вместе, – всхлипнул Андрей, прежде чем полностью отдался горю. – Наконец она обрела покой.

Неожиданный дождь смыл сажу с лица Иоланты и обнажил израненную, окрашенную кровоподтеком щеку и разбитую губу, пока Киприан растерянно смотрел на нее. Кто-то ударил ее. Она осталась в комнате Агнесс, и кто-то набросился на нее. Мозг Киприана пока еще не пришел в себя до такой степени, чтобы суметь провести необходимые параллели, но мысли уже начали сплетать узор.

– Киприан!

У подножия груды развалин стоял Никлас Вигант. Юноша молча встретился с ним взглядом. Никлас полез к нему наверх.

– Что случилось, Киприан? Кто этот человек с ребенком? Кто эта мертвая? – В глазах Никласа снова заблестели слезы. – Я думал, это Агнесс. Ты тоже так думал… ты ведь ее… Ты ведь опять вернулся в дом и…

– Она умерла вместо Агнесс, – услышал Киприан собственный голос. Для Никласа эти слова прозвучали, как оплеуха. – Эта девушка была в комнате Агнесс. Она получила серьезный удар в голову. Человек, нанесший ей этот удар, оставил ее лежать на полу и поджег дом. Возможно, он или они забрали Агнесс с собой, а уже потом устроили пожар. – Последняя догадка легла на свое место в мозаике мыслей в мозгу Киприана. – Вы все должны были умереть, Никлас. Этот разбойник просто хотел удостовериться в смерти Агнесс. За что, Никлас?

Тот непонимающе уставился на Киприана. Его глаза забегали.

– Какие же грехи ты совершил, Никлас Вигант, за которые теперь кто-то требует расплаты от Агнесс?

Киприан с ужасом понял, что в нем снова набирает силу ярость. Он не знал, из-за чего так разозлился, но фигура Никласа Виганта, скрывавшего тайну, теперь угрожавшую Агнесс, снова вызвала кровавый туман у него перед глазами.

– Говорит ли тебе что-нибудь название библия дьявола, Никлас?

Отец Агнесс отрицательно покачал головой. Он, не отрываясь, смотрел в глаза Киприану, и юноша тут же догадался, что он страстно желает раскрыть наконец тайну, которая все эти годы душила его. Ему нужен был лишь толчок. Мысли Киприана перескочили на другую тему. Он смотрел мимо Никласа, как Андрей прижимает к себе ребенка и мертвую девушку, словно желая хоть раз прижать к себе их обоих.

И тут к нему пришло решение.

– Черные монахи, – произнес он и с чувством легкого удовлетворения увидел, как побледнел Никлас, – и жестокое убийство десятерых француженок и их детей.

Он краем глаза заметил, как Андрей повернул к нему ослепшее от слез лицо, будто услышав его слова, и кивнул ему.

– Рассказывай, – приказал он Никласу, даже не глядя на него.

Никлас Вигант вспомнил 1572 год, год, в котором фирма «Вигант amp; Вилфинг» раз и навсегда перестала быть убыточной.

Хороший год, несмотря на ужасные сообщения из Франции – или, возможно, именно благодаря им, поскольку кассовые убийства в соседнем, не обязательно дружественном королевстве обычно приводили к хорошим прибылям дома.

Хороший год, хотя до сих пор не нашлось ни одного кандидата на пустующий трон епископа Вены, а ведь тому шел уже пятнадцатый год, а значит, пятнадцатый год подряд католическое население не находило в себе мужества организовать хотя бы одну-единственную процессию, дабы показать погрязшим в ереси лютеранам, каким должно быть настоящее поклонение Господу.

Хороший год, несмотря на летние наводнения в Вене, затопившие города Креме и Штайн, а вокруг Вены – пойму Моравы и Тульнерфельд, и столь долгое время вредившие урожаю, что кайзер Максимилиан упросил торговцев снизить наценку и пообещал каждому, у кого еще остались запасы продуктов на складах, выкупить их на вес золота.

Хороший год… а Никласа Виганта снедала неясная боязнь возвращаться домой. После этой поездки он совершит в текущем году лишь одну, в Вену, вместе со своим другом и партнером Себастьяном и теми счетоводами, кто хотел отпраздновать Рождество не в Праге, а в Вене. И там его будет поджидать обычное убожество.

Тяжело было покидать весной жену, постепенно замыкавшуюся в своей озлобленности, несшую на себе вину бездетности семьи и каждый день навещавшую могилу, в которую много лет тому назад опустили крошечное тельце. И еще тяжелее было возвращаться в конце года к этой жене и выяснять, насколько сильнее за прошедшие месяцы она погрузилась в уныние, скорбь, оцепенение. Это было тем тяжелее, что он по-прежнему всем сердцем любил ее.

И вот ребенок. Когда нищенка заговорила с ним, он увидел его впервые: всего пара дней от роду и такой слабый, что походит на старичка. Ребенок не закрывал глаз, но, воспринимал он что-то или нет, Никлас не знал. Женщина покормила его грудью; но она сама была так истощена, что вряд ли смогла дать ему больше нескольких капель молока. Ребенок все время, не мигая, смотрел на него своими широко открытыми огромными глазами; и даже лежа у груди матери, не отводил взгляда от мужчины.