Хаидэ - Елена Блонди

Девушка, кланяясь, раскрыла черную лаковую пиксиду, отвела в сторону руку с круглой крышкой. За пальцем Канарии шурша, поднималась из нутра шкатулки вереница синих и голубых бусин, отсвечивая черными жилками. Перебирая их, Канария указала на маленький столик, заваленный браслетами, оплечьями и гребнями.

— Что выберешь ты, распорядитель? Ты знаешь свет и как мы будем сидеть. И знаешь меня…

Усмехнулась крупным ртом, быстро взглядывая на египтянина.

— А еще ты хвалился, что знаешь толк в камнях и золоте.

Техути протянул руку над переливающейся поверхностью, погрузил ее в шелестящие кипы цепей и завитков. Однако, она богаче, чем он даже предполагал. В обычные дни Канария строго блюла правила приличия и не обвешивалась тяжелым богатством, хотя он давно заметил, как изысканны и дороги простые с виду украшения. Но тут лежит несколько состояний, кинуты небрежно на стол, свисают из пиксид и заморских лаковых шкатулок. Сверкают.

На короткое время замер, ухнув в желчную зависть. Жизнь катит мимо, пока он прислуживает кому-то, и мир не принадлежит ему! А должен бы! Он уже зрелый муж и почему нет у него такого огромного дома, бескрайних полей пшеницы, обильных садов и десятка торговых кораблей. Даже эта корова имеет столько всего. А он считает монеты, которые она милостиво кладет в его кошелек.

— Мой славный муж Перикл неустанно трудится на благо семьи, — сказала Канария, насмешливо глядя, — да и я дочь весьма знатного и богатого рода.

Блики на завитках и петельках вспыхивали и гасли, когда мимо проходили рабыни с подносами и чашами. Техути вытащил руку, тронул большую закрытую шкатулку.

— А это?

— Открой.

Тенькнув замками, шкатулка распахнулась. Мигнули, просыпаясь на свету, большие камни цвета темной травы, просвеченной солнцем. Техути бережно приподнял украшение над столом. Золотые медальоны, прихотливо кованые сомкнутыми хороводами фигурок, покрытых солнечной росой зерни, держали на себе, как на круглых ладонях, дюжину крупных зеленых самоцветов, тщательно отполированных по изгибистым поверхностям. Каждый казался целой страной, с полями весенней травы, с купами деревьев в пене зрелой листвы. И по мягким выпуклостям каменьев перетекали, соскальзывая в их глубину, солнечные блики.

— Там еще серьги, не перепутай цепочки. И браслеты на плечо. Видишь.

Техути бережно вытащил ожерелье целиком и, подойдя к Канарии, уложил его на смуглую шею, еле касаясь пальцами, поправил золото, что на темной коже стало ярким и живым.

— Вот это, моя госпожа. И все ахнут, сраженные твоей красотой.

Канария кивнула отражению в поднесенном рабыней зеркале. Камни на золоте темно вспыхнули.

— Я надену его. Иди, посмотри, что там на кухне.

Она волновалась, разглядывая в зеркале пылающие щеки и тяжелый подбородок. Демон Иму занимал ее мысли, и в животе становилось щекотно, когда она представляла себе, что кроме золотых ажурных дисков, длинных серег и цепких оплечий на ней больше ничего нет. А зеленые камни бросают отсветы на черную кожу зверя, покрытую шрамами.

Техути не уходил, ожидая, когда она вынырнет из своих грез — они ясно были написаны на тяжелом лице, — и хоть взглядом даст ему понять, что он все еще главный в ее сердце.

— Ты все еще тут?

Он деревянно поклонился и вышел, растравляя себя мыслью о тайных смешках рабынь и быстрых взглядах в спину. Шел меж гладких, расписанных фигурами богов стен, и не видел ничего, кроме зеленого мерцания в золотых завитках. Да еще — сочные губы Канарии, по которым мокрой змеей мелькал кончик языка.

Выйдя в перистиль, обогнул бассейн, направляясь в сторону клеток и отводя рукой бегающих за Теопатром мальчишек, не видя их. Почему, почему так криво складывается его жизнь? Отец, честный до идиотизма, полжизни пересчитывал чужое добро, гордясь щепетильно составленными списками, мастерская, где сидели ювелиры, согнувшись над камнями и литьем, кашляли надрывно, отмахиваясь от ядовитой каменной пыли. Испуганные глаза матери, что постоянно и робко втолковывала, что труд его принесет плоды. И просила послушать отца и трудиться, трудиться. Да, чтоб как они, вести размеренную и тихую жизнь обычных горожан.

Он наклонился над клеткой и отпрянул. Между железных прутьев метнулась навстречу лапа с растопыренными когтями, сверкнула яростная зелень кошачьих глаз. Он видел, как черный демон расправляется с более крупными соперниками, что ему эти пятнистые твари. Разве что ловкости не хватит отмахнуться от когтей, и они располосуют без того изуродованное лицо.

Перейдя к прутьям, за которыми неподвижно лежал питон, отобрал у мальчика палку с загнутым острием, просунул и несильно ткнул в блестящую плотную кожу. Подождал и ткнул сильнее.

Быстрота. Если демон помедлит, то кошки могут добраться. А что нужно, чтоб помедлил и пропустил нападение?…Сперва они будут пировать. Демон будет пить то, что подносят ему…

Из клетки послышалось шипение и кольца лениво расплетаясь, потекли, гоня по коже волны мышечных сокращений. Показалась плоская голова с равнодушными глазами. Мелькнул раздвоенный язык, ощупывая прутья.

А после кошек, когда лицо урода зальет кровь, пусть он сразится с питоном. Хорошо бы умастить тварь маслами, чтоб руки бойца соскальзывали. Но этого может и не понадобиться.

Питон сделал выпад, палка, звеня, покатилась по каменным плитам.

Техути выпрямился, вытирая потные руки о бока.

— Следи за ними хорошо, — кинул мальчику и быстро пошел из перистиля, между колонн, обогнул угол дома и углубился в сад, торопясь в свои комнаты, ненавидя все вокруг. Отомкнув двери, запер их за собой. До заката еще далеко. Обойдутся без него какое-то время, в суете не заметят, что его нет. А ему надо отдохнуть.

В спальне было темно, штора на большом окне опущена, а не помнит, чтоб опускал. Техути встал в дверях, оглядывая полумрак. И вздрогнул, услышав тихий смешок. Медленно пошел к своей постели, откуда навстречу ему поднималась смуглая обнаженная фигура с неразличимым лицом.

— Алкиноя? Что… да что ты делаешь тут? Немедленно встань! Оденься, глупый ребенок!

Схватил руку, что вцепилась в край его хитона.

— Если ты закричишь, учитель Теху, я закричу тоже, — промурлыкала девочка, — там валяется моя порванная одежда. Ты знаешь, что мой отец может убить тебя? Когда приедет.

— Чего ты хочешь?

Алкиноя стояла на коленях, схватив его руки, тянула к себе. В полумраке блестели глаза и зубы, неясно рисовалась круглая грудь и широкие, совсем женские бедра. Глаза Техути привыкали к полутьме, и он содрогнулся — так похожа она была на свою мать, с таким же длинным и тяжелым, полным исступленного веселья мрачным лицом.