Избранное - Григорий Горин

Анисья Кирилловна. Ой, матушка… там ведь… в сарайчике… такая птица… Ой, чувствую, беда пришла!

В распахнутую дверь Петр вталкивает изрядно помятого и обсыпанного соломой Меншикова.

Петр (торжествуя). О, какой голубь сизокрылый! Во какой турман-мордахей мне попался! Все поглядите!

Меншиков (улыбаясь через силу). Ну что ты, мин херц? Я ж объясняю…

Петр. Всем объясни, чего там делал… Иль, может, голубям гнилую коноплю сбывал? Как провиант в армию?

Меншиков. Ну зачем так-то, мин херц?! При людях низших званий… Ей-богу, я здесь по родственной части… На помолвку приехал… (Указывая на Дуню.) Это ж крестница моя любимая… Ну, чего молчишь, Маняша? Аль не узнала свого крестного папку? А?.. Маняша?

Наступила пауза. После чего Дуня с легким стоном упала в обморок. Бурыкина подхватила ее.

Петр (зловеще). Узнала тебя Маняша! Узнала. Вишь, как обрадовалась…

Бурыкина. Дуняша она.

Меншиков. Да помню я. Сам ведь имя давал. Просто подзабыл… Правду говорю, мин херц… Ну вот хоть Анисья Кирилловна пусть подтвердит. Я загодя сюда приехал, подарок молодым привез… Богиню любви Афродиту… А потом продышаться вышел… Во двор… Ну подтверди, Анисья!

Анисья Кирилловна. Да. государь… Вон она – Афродита…

Петр (подошел к скульптуре). Это не Афродита, светлейший князь… Когда тащишь что ни попадя, хоть спрашивай имя-звание! Это Афина Паллада, греческая богиня мудрости и правосудия… Строгая богиня! Вишь, она в руке свод законов держит? (Пригляделся.) А под сводом еще какая-то бумажка прилеплена… (Достает конверт, разворачивает. Обнаруживает записку.) «Светлейший князь Александр Данилыч! Купцы Олег и Василий Шубины делают свой приклад к тому подарку, што вы с них взяли… А остальное, как ране договаривались, получите позже…» Так зачем позже, Данилыч? Сейчас все и получишь!! Шапский!

Шапский. Я здесь, государь.

Петр. Передашь Ягужинскому! Пусть приобщит к делу. (Отдал Шапскому конверт.) И допрашивать Меншикова с пристрастием… Ты понял меня?

Шапский. Как не понять, государь? У прокурора пристрастие к светлейшему давно зреет…

Меншиков (опускается на колени перед Петром). Сам накажи, мин херц! Грешен, каюсь… Палкой забей до смерти, но сам!..

Петр. Я об тебя, мерзавец, все палки сломал! Ни черта не помогает, только леса зазря гублю… Пусть уж Шапский над тобой поусердствует… На дыбу его подвесить, а к ногам вот енту мраморную Афину привязать. Чтоб ощутил весь груз законов на себе…

Шапский. Ой, лихо придумано! Не сомневайся, государь, исполню!..

Екатерина (робко). Ты б сгоряча не решал, Петруша… Утро вечера мудреней.

Петр (заскрипел зубами). А вот ты, Катя, молчи лучше сейчас… Видишь же, закипел внутри, пар рванет!..

Екатерина. Я потому и говорю. Как бы приступ не начался…

Петр (впадая в бешенство). Ты бы раньше о том думала, мутер… Раньше! Когда всем пакостям светлейшего благоволила… Добренькой жалаешь быть, а они нашу доброту – в векселя да в займы… Всю империю растащат на куски! Все разворуют… Ну, ничего! Турки у воров руку рубят, а у нас, слава богу, царь православный… Он головы будет рубить! Головы!

Петр что-то еще хотел сказать, но вдруг скорчился, упал на пол, захрипел, забился судорогой. Все переполошились, бросились к нему.

Анисья Кирилловна. Дохтура! Дохтура скорей!

Меншиков (пытаясь удержать судорогу). Голову… Голову ему держите!.. Катерина, ну чего стоишь? Ворожи, а то побьется…

Екатерина (склонилась над мужем, прижала его голову к груди). Ну, милый… Ну, родной… Все обойдется… С тобой я. С тобой, царь… Уходи, гнев, затихай, злоба… (Повернулась к шутам.) Музыку играйте… Тихую! Самую тихую!

Зазвучала тихая мелодичная музыка. Шуты чуть усилили ее своими голосами. Петр открыл глаза.

Петр. Дай платок, Катюша…

Екатерина. На, Петечка, на. (Дает платок.)

Петр (утирая лицо). Прошу у Господа иной раз смерти, а он не дает. И то, Его правда, – на кого мне державу оставлять? Сына нет, друг – вор, одна жена и та дура добрая…

Екатерина (гладит его голову). Ты только не нервничай по пустякам, Петруша. Отдохни.

Петр…Шуты мои любимые, для утехи созданные, и те пакостники! Я ведь чему вас учил, дураки? Вы при дворе, словно Божьи люди при церкви, – для чистоты душевной созданы. Будь ты глуп, но будь и чист! Хитер, да наивен! Вам высшая власть мной дана – любому вельможе правду говорить и не таиться… А вы?! Мат-перемат да жопой свистнуть… Вот и вся ваша доблесть. А с тебя, Иван, особый спрос… Ты любимцем царя был, веселить его должен, а не за спиной царской над ним же и посмеиваться… Я ведь и вправду поверил, что ты у судьбы жребий искал. Вот, подумал, – шут, а о Боге подумал. А ты и Бога решил перекупить за недорого… Эх! (Шапскому.) Бери его, князь-папа, обратно в шутовскую! Кнутом учи, пока умней не станет да кожу не сменит!

Шапский. Это мы с удовольствием, государь… (Подходит к Балакиреву, набрасывает ему кнут на шею.) Ну, прынц, теперь, значит, твоя очередь меня целовать в царское место…

Дуня неожиданно рванулась вперед, упала перед Петром на колени.

Дуня. Царь-государь, не вели мучить Ваню, не виноват он. Это я все придумала. Я, глупая! И кольцо украла… И голубка подменила… Все я!.. Меня казни! А он и не знал ничего, не ведал… Ванечка мой… (Плачет.)

Петр. Ну что ж ты несешь, глупая?.. Хоть бы врать-то научилась.

Дуня (плача). Научусь, государь! Непременно научусь! Только Ванечку моего не губи…

Пауза.

Петр. Вот он, жребий твой, Ванька! Полюбила девушка так, что жизнь свою за тебя готова положить… Какой тебе еще, к ляду, перст судьбы нужен?.. Чего глупости устраивать?.. Я думал, Иван, ты уже умный дурак, а ты еще дурак дураком… (Встал.) Ну, ладно! Последний раз всем отступ даю… Прощаю до первого проступка!.. (Меншикову.) Тебя который раз прощаю?

Меншиков. Осьмой, мин херц.

Петр. Осьмнадцатый, светлейший. И тут сжульничал… Девятнадцатый теперь, значит, запомни. А сейчас всем гулять с шутами, жениха с невестой славить!! Мне одному тут побыть надо, дух перевести!

Екатерина. Я с тобой посижу, Петенька…

Петр. Сказал же – одному!.. Ступай… к шутам!

Шуты тихо запели нечто лирическое, вместе с молодыми и гостями ушли в глубь сцены, в другие комнаты.

Петр сидит молча, задумавшись. Начинает смеркаться. В глубине сцены появляется Ягужинский со свечой в руке и папкой с бумагами.

Ягужинский. Дозволь, государь?

Петр молчит.

Охрана предупредила, что отдыхаешь, но я дерзнул…

Петр молчит.

В связи с делом Меншикова…

Петр. Прощен. В последний раз.

Ягужинский. На то и государь, чтоб миловать… Тут новая беда. В связи с делом Меншикова произведен был обыск в канцелярии камергера Монса. Нежданно много пакостных писем обнаружилось. И все от государственных людей…

Петр. Чего им от камергера надобно?

Ягужинский. Кому чего… Кто повышенье в чине просит. Кто – деревню… Кто – ссуду из личных средств.

Петр. Каких таких средств? Откуда у Вильки средства?..

Ягужинский. Подпись государыни – средство сильное. За то и благодарности получал. (Заглянул в папку.) Вот от Меншикова – пять тысяч. От Апраксина – шпага позолоченная… От Голицина – тройка лошадей… Тут большой список…

Петр. Зачем взятки в тетрадь-то записывать?

Ягужинский. Немец. Во всем порядок любит…

Петр (сердито). Ну и ты, русский, полюби порядок, коли так! Ты у царя осведомитель аль прокурор?!. Поймал за руку лихоимца – арестуй!

Ягужинский. Он уже под арестом, государь. Тут другое…

Петр. Чего «другое»? С царицей сам разберусь… Дура простодушная! Ей трон оставляю, а она как дитя малое… Всякую шельму жалеет. Ведь специально в камергеры Монса ставил, чтоб в строгости держала… (Повернулся к Ягужинскому.) Чего молчишь?!

Ягужинский. Потому не смею и говорить… Тут еще записочки обнаружились… Только ты их сам прочти, государь! (Передает письма Петру.)

Петр (заглянул в записку). «Майне либе Кетхен! Майне вундершойн Медхен…» Что это? Стихи, что ль?

Ягужинский. Не берусь судить… Я по-немецки не очень.